И вот Пелид натянул поводья и остановил коней на расстоянии шагов в двести от ворот. Сверху, со стены, за ними уже следили караульные, кто-то указывал рукой на непонятных пришельцев, кто-то накладывал стрелу на тетиву лука, не собираясь стрелять, но на всякий случай...
– Отсюда ты дойдешь? – спросил Ахилл, помогая троянцу сойти с повозки.
– Дойду.
– Ну, тогда все. Прощай, Гектор! Когда будет заключен мир, возможно, мы еще сможем увидеться, если ты того захочешь. Прощай, Андромаха!
Она опустила голову, потому что плакала. Молча просунула руку под локоть мужа, чтобы его поддержать, хотя он стоял твердо...
– Идите! – нетерпеливо проговорил базилевс. – Вон, там, на стене, уже волнуются – кто бы это мог быть...
Но Гектор колебался.
– Ты веришь мне, Ахилл? – голос Приамида против воли задрожал. – Нет, я не так спросил... Ты мне доверяешь?
Ахилл улыбнулся, и улыбка выдала все, что так долго скрывалось за невозмутимым выражением лица – усталость, тоску внезапно нахлынувшего одиночества...
– Я доверяю тебе. И ты это знаешь.
– Тогда позволь мне хотя бы как-то отблагодарить тебя за все, что ты сделал для меня и Андромахи. Сегодня ты вернул мне свободу. Но я и не чувствовал себя твоим пленником, разве что в самые первые дни... Я был твоим гостем, Ахилл. И сейчас приглашаю тебя в гости в свой дом. Пойдешь?
– Туда?!
Герой ошеломленно кивнул в сторону Скейских ворот.
– Ты сказал, что доверяешь мне, – Гектор твердо смотрел ему в глаза.
– Тут, скорее, речь о том, доверяешь ли ты мне! Что будет с троянцами, если я войду в эти ворота?
– Когда они узнают, что ты сделал, они будут славить тебя, как бога! Раз ты твердо решил больше не скрывать правды от ахейцев, то пускай ее первыми узнают троянцы. Я честью моей ручаюсь за своих сограждан.
– Я никого не боюсь. Но... но...
– Ты не хочешь увидеть Трою?
– Хочу!
Ахилл сам изумился тому, как поспешно и решительно он ответил. До этого вечера он продолжал думать, что ненавидит этот город... И он пойдет туда без оружия, без доспехов?.. Не безумие ли это!? Но Скейские ворота светились в полутьме и властно звали его войти...
– Я пойду с тобой, Гектор. Садись назад, в колесницу. Не брошу же я моих коней посреди равнины...
– О, боги! Ты пойдешь с нами?! – Андромаха захлопала в ладоши. – Какое счастье! Я просто не могла поверить, что мы расстаемся.
– И я не мог поверить! – сказал Ахилл, трогая коней.
* * *
Михаил Ларионов пробыл в Турции дольше, чем думал: целых две недели. Когда он приехал, пришлось долго возиться с устройством товара, бегать по магазинам и точкам, и в этих хлопотах прошло еще не менее трех недель.
Аннушка терпеливо ждала, не напоминая ни о чем и ничего не требуя.
В конце концов, Миша позвонил Каверину, но оказалось, что тот уехал на какой-то симпозиум в Италию – в его загородном доме жила в эти дни, присматривая за хозяйством и кормя Кузю, двоюродная сестра покойной жены профессора.
Они поехали к Каверину только спустя еще месяц. И были ошеломлены названием следующей части повести – она называлась: «Троянский Конь».
– А я думал, до коня еще далеко, – пожал плечами Миша. – И вообще надеялся, что этого не будет, что греки... то есть, ахейцы… что они не разрушат Трою, что переговоры пройдут успешно.
Каверин усмехнулся.
– Миша, миф – это миф, а реальность – это реальность. И в реальности ахейцы никак не могли соорудить из подручных средств громадного коня, внутри которого проникли в город и взяли его. Заметь, конь должен был быть красив и хорошо сделан, не то бы троянцы не стали его затаскивать в город, поверив, что их враги уплыли, а конь оставлен им в дар... Нет, мифологический Троянский Конь – абсолютный нонсенс. Но сама эта идея казалась мне всегда очень интересной... Почему конь? Отчего именно это изображение? У многих азиатских народов, у персов, в в частности, конь был символом бога Солнца... И наша повесть дала мне полный ответ на этот вопрос. Кстати, помните, в начале повести упоминалось название «Площадь Коня»? И вот, наконец, я дошел до его описания. Поэтому, хотя в этом отрывке описано много различных событий, я назвал его именно так…
– Тихо, тихо! Ты так шлепаешь сандалиями, что разбудишь и глухого! Сняла бы ты их лучше!
– И куда их девать? Сам потише сопи носом... Отогни занавесь – ничего же не видно...
– Вот, отогнул... Смотри-ка, а он спит на боку, и руку кладет под голову, точно, как ты... Ну, и что в нем страшного?
– А знаешь, совсем ничего! Он даже очень красивый... И волосы у него немножко вьются, почти как у Гектора.
– У меня они тоже вьются. И у тебя бы вились, если бы не были такие длинные! Ну что, положим цветы поближе или оставим на подоконнике?
– Отсюда их ветром сдует! Влезай, я за тобой...
– А если проснется?
– Ну и что? Съест нас? Еще недавно ты чуть ли не сражаться с ним рвался, а теперь боишься даже подойти к нему! Лезь!
– Да я уже влез, пока ты болтала! Но влезай уж и сама и клади свои цветы, как собиралась – прямо на подушки! Не положишь – я всем скажу, что ты и есть – первая трусиха! Давай руку... Ой!.. У тебя пояс зацепился за светильник... Ой...
– Держи, держи, держи!.. Ай, па-а-а-дает!!! Ой-й-й...
Грохот рухнувшего светильника ворвался в хрустальный мир сновидения и разбил его вдребезги.
Ахиллу снилось, что он вновь плывет на корабле, на том далеком корабле, который увез его из детства прямо на войну... Корабль вновь, как двенадцать лет назад, подплывал к берегу, вновь открывались незнакомые, полуутонувшие в тумане равнины и горы Троады. Сейчас корабль ткнется килем в дно... вот он уже у берега...
Но корабль плыл и плыл, будто море длинным рукавом врезалось в берег, или судно вдруг обрело способность плыть по суше... Корабль шел посреди туманной равнины, шел уже сам – гребцы подняли весла и не гребли.
И вот впереди проступили очертания Троянской стены, и вновь, как в эту ночь, загадочно и странно засияли блеском серебра величавые Скейские ворота... Вот они раскрываются, как перед их колесницей... Корабль входит в них, и перед ним разворачивается площадь – невероятная своими размерами и красотой площадь Коня.
Пять храмов образуют ее, не обступая, но как бы обрамляя широкое, полукруглое пространство. Посередине, как раз напротив ворот, – высокий, весь белый храм Зевса. Семьдесят ступеней ведут на его громадный подиум, над которым возносится фронтон, опирающийся на шестнадцать гладких колонн белого мрамора. Серебряные скульптуры фронтона сверкают в лунном свете. (Почему луна? Они же плыли днем!). Справа – желто-красный, вытянутый, многоколонный храм Афины Паллады, со статуями в каждом проеме. Изогнувшийся полукругом храм Гермеса, над фронтоном которого, неведомо как удерживаясь, летит, опираясь лишь кончиком левой ноги в крылатой сандалии, бог-колдун, бог – покровитель атлетов и... мошенников, бог-лгунишка и незаменимый вестник Олимпа... Его храм оплетают кусты вьющихся роз. Слева от храма Зевса – святилища Посейдона и Афродиты. Над храмом богини любви и красоты – огромная (настоящая!), сияющая перламутром раковина, и из нее как бы выходит и возносится нежная мраморная фигура. Не женщины, не обольстительной красавицы... но юной девушки, чистой и непорочной, какой она родилась из пены морской, с развевающимися волосами, с руками, целомудренно прижатым к обнаженным плечам, с которых скользит вниз легчайшее мраморное покрывало... И тоже вьющиеся розы, но если у храма Гермеса они алые, то здесь – белые, почти призрачные, светящиеся в полутьме, как крохотные факелы...