Игнорируя декабрьскую стужу с немилосердным ветром, Наполеон взобрался на косогор и посмотрел на долину, по которой плелась его измотанная и обескровленная боями армия, слывшая еще каких-то полгода назад «непобедимой». Растянувшиеся на многие версты полки, нестройные и пестро одетые, безо всякого желания бороться с наседающим неприятелем, думали лишь о том, как бы им победить преследовавший их холод.
Другим врагом была русская армия, устремившаяся вдогонку.
Несколько дней назад маршал Виктор, теснимый дунайской армией и отрядами Ермолова, был разбит окончательно, и теперь русские полки, не встречая особого сопротивления, стремились отрезать дорогу основным силам. Желание пленить Наполеона было столь велико, что казаки, пренебрегая мелкими отрядами французов, оставшимися у них в тылу умирать голодной смертью у тлеющих костров, рвались вперед.
Неожиданно до слуха императора донеслись отдаленные крики. Подняв подзорную трубу, он увидел, как кавалерийский полковник верхом на тощей лошади отбивается саблей от десятка голодных людей в ободранных одеждах, еще совсем недавно гордо именовавших себя императорской гвардией. Он что-то громко и отчаянно кричал, но гвардейцы, подгоняемые отчаянием и чувством голода, все теснее обступали полковника. Обессилевшая лошадь, едва переступавшая ногами, казалось, вот-вот упадет.
Один из наседавших солдат пересек невидимую черту, и тотчас разящий клинок полковника рассек его от плеча до пояса. Упавший гвардеец не издал и звука, лишь простер далеко руки, и в смерти не отказываясь от своего желания схватить добычу. Конь захрапел от страха, поглядывая крупными лиловыми глазами на истощенных от голода людей; каждая клетка его существа осознавала, что он обречен. Лишь полковник, не желая мириться с очевидным, продолжал защищать животное, размахивая заточенной саблей.
Прозвучал сухой, будто бы треснувший орех, выстрел. Полковник вдруг неожиданно застыл с поднятой саблей, а потом кувыркнулся с седла в стоптанный снег, продолжая сжимать в руках саблю.
– Проклятие! – невольно выругался Наполеон, понимая, что его власть ограничена рубежами небольшого русского поселка. А дальше… Там, где лес подступает к самому косогору и где размещались остатки его умирающей армии, его слова уже мало что значили.
Один из подскочивших пехотинцев проворно перерезал кинжалом горло лошади, и та, всхрапнув, с расширенными от ужаса глазами повалилась на дорогу. Лошадь еще жила, но ее уже кромсали ножами, вырезая наиболее аппетитные места, рвали на части жадными руками и тотчас запихивали теплые куски в рот. Глядя на сцену, развернувшуюся перед глазами, Наполеон Бонапарт понимал, что люди, сгрудившиеся перед убитой лошадью, толкаемые животными инстинктами, переступали последнюю грань морали. Толкаясь и отталкивая друг друга, сгрудившись над трупом лошади, они напоминали стаю голодных волков, руководствующуюся лишь инстинктами самосохранения – во что бы то ни стало выжить!
Сложив подзорную трубу, Наполеон подозвал адъютанта:
– Жан!
– Да, ваше величество, – подскочил адъютант.
– Позовите сюда мою личную охрану, для них имеется работа.
– Слушаюсь, ваше величество!
– Хотя постой… – остановил Наполеон уходящего адъютанта, понимая, что одним победным эпизодом ход сражения не переломить. – Пригласите ко мне Мюрата, Бертье… и всех маршалов.
– Слушаюсь, ваше величество.
Уже через полчаса командование армии собралось в полном составе. Настроение у присутствующих было подавленное. Люди, собравшиеся за столом, были разными как по социальному происхождению, так и по возрасту. Возможно, каждый из них уехал бы в свою сторону, но вместе с тем еще продолжал верить в величие Наполеона, надеясь, что его гений вдохнет жизнь в погибающую армию и состоявшееся собрание подведет черту под прежними горькими неудачами.
– Господа, – произнес император Наполеон Бонапарт, вселяя в души собравшихся надежду. – Сейчас Бог не на нашей стороне. Видно, чем-то мы его прогневали, если он послал на нас такое ненастье. Можно воевать с неприятелем с оружием в руках и победить его, но как можно бороться с природной стихией, у которой нет обличия? Именно непогода привела к краху нашу военную кампанию в России.
Собравшиеся молча слушали Наполеона, голос которого звучал уверенно, как и прежде, словно речь шла не об обреченной армии, а о грандиозных замыслах, выстроенных гением императора.
– Господа, проиграно только одно сражение, но не вся война. Я должен оставить вас и вернуться в Европу. Империя без императора существовать не может. Я привезу вам сюда триста тысяч солдат! Только так мы сумеем одолеть русских. Командование армией я поручаю Мюрату. Ты готов?
– Да, ваше величество, – поднялся маршал из-за стола.
– Пока будете ожидать меня, соберите войско в Вильно и дайте отпор русским.
– Сделаю все, что в моих силах, ваше величество, – не без пыла отозвался Мюрат.
– А вы, граф, – перевел Наполеон взор на Карла Шварценберга, – при возможном отступлении войск Мюрата за Неман будете прикрывать Варшаву и Гродно.
Карл Шварценберг принадлежал к древнейшему рыцарскому роду, главным ремеслом которого была война. Так что не было ничего удивительного в том, что он выбрал военную карьеру. Осторожный, он избегал кровопролитных сражений с русской армией, так что его осмотрительность поможет сохранить хотя бы остатки армии и уравновесить пыл Мюрата.
– Сделаю все, что от меня зависит, – негромко пообещал граф. – Но я бы советовал вам не отъезжать, армия держится на одном вашем имени. Если вы уедете, начнется разброд и шатание. Армия будет дезорганизована и рассыплется.
Сказанное прозвучало вызовом. Многие из собравшихся были свидетелями того, что Наполеон приказывал расстреливать и за меньшие провинности. За столом установилась гнетущая тишина. Шварценберг, чуть приподняв подбородок, смотрел в серо-голубые глаза Наполеона. Ему ли, чьи предки служили королям и императорам Священной Римской империи, склонять голову перед отпрыском мелкого аристократа из захудалой французской провинции?
Бонапарт нахмурился. За время правления привыкший ко всеобщему обожанию, он отвык от того, что кто-то способен ему перечить, и сейчас с любопытством разглядывал графа.
Тоненькие черточки на лбу императора понемногу разгладились.
– Не исключаю, что будет некоторое негодование, но вряд ли мой отъезд подорвет боевой дух французской армии… На этом, господа, закончим, меня ждет Париж.
Поднявшись, Наполеон вышел из-за стола. Накинул на плечи шинель, поданную адъютантом, распахнул дверь, уклонившись от встречного морозного ветра, ударившего со двора. Удобно расположившись в санях, он обернулся в медвежью шкуру и надвинул на самые глаза шерстяную шляпу. Немногочисленный отряд уланов, застывший по обе стороны от саней, терпеливо дожидался приказа Наполеона.
Бонапарт посмотрел на маршалов, вышедших из избы проводить командующего, насупился, глядя в их посмурневшие лица, а потом распорядился: