— Ты можешь ответить: курил ты с ним или нет?
— Трава была его, — сбивчиво отвечаю я. — И я всего пару раз затянулся…
— Угу, я так и думал, — говорит Брэд, кивая. — Послушай, Джо, мы с Синди считаем, что было бы лучше, если бы ты поскорее отправился обратно на Манхэттен. Мы не хотим, чтобы ты продолжал общаться с Джаредом.
— Но это же безумие! Всего-то и было, что один косяк.
— Эти слова лишний раз убеждают меня, что я прав.
— Послушай, — говорю я, — у Джареда сейчас трудный период. У вас с Синди все плохо, и он запутался, не знает, что делать.
— Ты провел здесь несколько дней и уже стал крупным специалистом по моему сыну?
— Я этого не говорю. Наверное, я для него был абсолютно чужим человеком. Но, так или иначе, я, видимо, единственный взрослый человек, с которым он готов общаться.
Брэд поднимает на меня глаза, полные ненависти:
— Ты не взрослый, Джо. Ты тридцатичетырехлетний подросток. Поэтому ты и нравишься Джареду. Ему не нужно от тебя ни совета, ни наставлений. Твой возраст просто узаконивает всю ту дурь, которую он вбил себе в голову. И еще один дружок для ловли кайфа ему совершенно ни к чему.
— Ясно. — Я резко поднимаюсь. — По мне, так ты просто ищешь повода разлучить меня с Джаредом, потому что тебя бесит, что он тянется ко мне, а не к тебе. Мне очень жаль, что Джаред не может стать баскетболистом, Брэд, но, поверь мне, даже если парень не играет за «Кугуаров», из него тем не менее может выйти что-то путное.
Брэд по-прежнему сидит на ступенях, вид у него абсолютно изможденный.
— Знаешь, почему я хотел, чтобы Джаред был в команде? Потому что я рассчитывал, что он ощутит себя частью чего-то большего, научится нести ответственность перед кем-то, кроме самого себя. Ты этого никогда не понимал, потому что никогда в жизни не был частью чего-то. Ты никогда не заботился ни о ком, кроме самого себя. Тебе так легко рассуждать — пусть себе курит, пусть дебоширит, потому что ты ничего в него не вложил. Ты просто его приятель. А я — его отец, Джо, и как бы ни хотелось мне быть его приятелем, на мне лежит гораздо большая ответственность, чем ты в состоянии себе вообразить, потому что ты никогда в жизни не любил никого бескорыстно.
— И каким же, интересно, образом становлению твоего сына помогает то, что ты трахаешься с Шейлой Жирарди? — Удар ниже пояса, но все, что выше, я уже использовал.
Брэд выпрямляется на крыльце, и на один страшный миг мне кажется, что он меня сейчас ударит.
— Возвращайся домой, Джо, — говорит он с выражением страшной муки на лице. — Тут тебе не место.
Я прохожу несколько кварталов и вдруг слышу легкий звук шагов за спиной.
— Джаред, иди домой, — говорю я, когда он нагоняет меня.
— Эй.
— Мне теперь нельзя с тобой разговаривать, — говорю я.
— Я пытался тебя предупредить, — извиняющимся тоном говорит он.
— Я понял. Все в порядке.
— Я слышал весь ваш разговор, — говорит Джаред. — Жестко он с тобой!
— Кое-что он неплохо сформулировал…
— Ты что, еще его слушать собираешься?
Я останавливаюсь и поворачиваюсь к племяннику:
— Послушай, Джаред. Я пришел к вам в гости, потому что думал, что смогу наладить отношения с твоими родителями, стану ближе к своей семье. Но знаешь, что я обнаружил? Что этого никогда не случится. Вы все так далеки друг от друга, что семьей это не назовешь, и не с кем мне налаживать отношения.
— Так ты сдаешься?
— Я меняю свой подход. Твой отец сказал, что я ничего не знаю о бескорыстии, и он прав. Я потусовался с тобой, потрепался о девочках и музыке, выкурил косячок, но знаешь ли ты, кому от всего этого польза? Мне самому. Потому что мне показалось, как будто у меня есть семья. Но тебе-то от этого ничего хорошего. Тебе сейчас нужен родитель, а не друг. И уж если я в чем и разбираюсь, так это в том, как навсегда испортить отношения с отцом, поэтому я дам тебе один-единственный совет: не будь таким неумолимым, не отгораживайся от отца. Я знаю, это нелегко, но если ты этого не сделаешь, то будешь очень горько сожалеть, это я гарантирую.
С минуту Джаред смотрит на меня, потом кивает:
— О'кей. Я подумаю.
— Хорошо. Так, а почему ты с клеткой?
У него в руках большая белая клетка, в которой возбужденную Красотулю безжалостно швыряет от одной стенки к другой при каждом нашем шаге.
— В ближайшее время Красотуле, как и тебе, лучше моим предкам на глаза не показываться. Я переговорил с сестрами, и мы избрали тебя в качестве временного опекуна. — С этими словами он, улыбаясь, протягивает мне клетку.
— А когда ее кормить?
— Я сам зайду и покормлю.
— Тебе нельзя со мной встречаться.
— Слушай сюда: я всегда делаю только то, что нельзя.
— Птичка не нужна? — спрашиваю я Карли, когда она открывает дверь.
Она с удивленной улыбкой разглядывает меня на своем крыльце. На ней спортивные штаны с эмблемой буш-фолской средней школы и майка без рукавов, она смешно грызет огромную сырую морковку.
— Кто это? — спрашивает она.
— Красотуля. Она какаду.
— О боже, Джо, она вся в крови!
— Это томатный соус.
— А. Тогда ладно.
— У меня был увлекательный вечер.
— Не сомневаюсь, — говорит она, улыбаясь и не переставая жевать морковку. — А теперь ты пришел сделать и мой вечер увлекательным.
— Я шел домой от Брэда, проходил мимо — и вот решил заглянуть на минутку.
— Мой дом совсем не по дороге.
— Не надо воспринимать все буквально.
— Хорошо, — говорит Карли. — У меня тут кое-какие дела. Хочешь зайти? Птичку, конечно, тоже приглашаю.
— Хочу, но не буду, — отвечаю я. — Меня самого дома работа ждет.
— Ты пишешь?
— Да. Наконец-то.
Она кивает:
— Так чем я могу быть полезна?
— Я надеялся, что вдруг мне удастся снова тебя поцеловать.
Ее улыбка слепит меня, как солнце.
— Я тоже на это надеялась.
Она спускается ко мне на крыльцо, и мы теперь стоим лицом к лицу.
— Только от меня морковкой пахнет, — предупреждает она.
— Обожаю морковь.
Она хватает меня обеими руками за майку, притягивает к себе и весело шепчет:
— Ну что ж, Ромео, если тебя это возбуждает…
Оуэну понадобится еще несколько дней для того, чтобы собрать все необходимое для Уэйна, и Уэйн говорит, что это его очень устраивает, потому что он хочет провести еще пару дней в комнате своего детства, порыться на полках и в ящиках, в последний раз вспомнить те годы. Я подозреваю, что он пытается дать своей матери еще немного времени для того, чтобы выйти из религиозного оцепенения и просто по-человечески попрощаться, и хотя желание его мне понятно, особого оптимизма я по этому поводу не испытываю.