Какой же он тупой! Зачем он признался? Сказал бы — нет, не было ничего, никакой Маши в глаза не видел! И это бы значило, что он о ней, Насте, заботится. Не хочет причинять ей боль. А он взял и вывалил на нее сразу все подробности — делай с этим, милая, все, что хочешь! Принял на себя груз ответственности — так и держи, не переваливай с больной головы на здоровую!
Что она такого делает, что каждый только и думает, как бы сплавить ей свои проблемы? Настя сильная. Настя справится. Да шли бы вы все…
Ой! Сейчас она расплачется, честное слово…
— Это сенсация, — произнес приятный мужской голос.
Настя слишком резко, от нервов, обернулась.
Женя.
Хабенского увлекла жена.
— Настя, ты в печали? — удивился Женя.
— Не, все хорошо, — она покачала головой.
— Не уверен, — засомневался Женя.
— А я вот уверена!
Насте хотелось закричать, и ей показалось, что вот прямо сейчас она не сможет удержать себя в руках.
— А давай уедем отсюда, — предложил Женя.
— Куда?! — Настя расхохоталась. — У меня еще банкет.
— Ну его в жопу, — отмахнулся он. — У тебя есть шенгенская виза?
— Да, а что? — вопрос ее удивил.
— Давай купим билет на самолет и поедем в Биарриц. Помнишь, я тебя приглашал?
Неожиданно над головой у Жени появился нимб. Какое простое, но какое гениальное решение! Это именно то, что ей нужно здесь и сейчас!
К черту банкет! На успех фильма это не повлияет. К черту всех!
— Ты заказываешь билеты, а я собираю чемоданы, ага? — поставив бокал на ближайший стол, сказала Настя.
— Я счастлив, — ухмыльнулся Женя.
Билет он заказал на девять утра, так что в оставшееся время они ужинали, гуляли по Нескучному саду — там был прием в честь открытия яхт-клуба, а с часу ночи до объявления о начале регистрации Настя рассказывала Жене всю свою жизнь — в обратном порядке, начиная с измены Максима.
— Ты понимаешь, я все никак не могу понять, кто я и что мне нужно, — жаловалась Настя. — Мне хочется, чтобы рядом был мужчина, но я не могу хранить верность. Иногда мне хочется, чтобы это был такой мужчина, который запер бы меня и никуда от себя не отпускал, но я знаю, что я бы его ненавидела. Куда ни кинь — всюду клин… И что делать?
— Настя, живи так, как тебе нравится, — Женя пожал плечами и сделал глоток из бутылки от колы, в которой плескался коньяк. — Зачем тебе все эти переживания? У тебя такая жизнь… — он воздел руки. — А ты все как будто равняешься на каких-нибудь Васечкиных с Кузьминок, для которых главное в жизни «а что соседи подумают». Смешная ты…
— Ты думаешь? — Настя посмотрела на него с уважением.
— Ты мне лучше скажи, у нас будет секс? — он притянул ее к себе.
— Ничего не знаю! — отпихнула его Настя со смехом. — Будешь меня доставать — перееду в Канны.
— В Канны? — с ужасом произнес Женя. — С ума сошла? Там совершенно невыносимо!
— Ах, ты еще и сноб?
— Не то слово, дорогая! После Биаррица ты сама станешь снобом, да еще каким!
— Я была в Биаррице! — Настя сделала большие глаза.
— Без меня, — покачал головой Женя.
— Это что-то меняет?
— Увидишь, — пообещал он и протянул ей коньяк-колу.
— Мы живем тут с тобой, как две старые девы, — Женя широко зевнул.
— Я же тебе предлагала секс, — Настя пожала плечами.
— Извини, я в том году плохо себя чувствовал.
Настя расхохоталась.
И правда, две старые девы, доживающие свой век на курорте!
Обленились настолько, что, как притащились с утра на Большой пляж, так все никак и не могут уйти — валяются в шезлонгах и уже часа три как не разговаривают.
Такого потрясающего отдыха у нее давно не было!
Пусть говорят, что французы — хамы, что сервис здесь, несмотря на цены, оставляет желать лучшего, — все эти буржуазные претензии не имеют никакого отношения к тому, что на самом деле здесь происходит.
Ты либо понимаешь эту страну и любишь ее — за Париж, который, действительно, самый романтический город на свете, что бы там ни плели циники и снобы, — и эта немного нервозная, депрессивная романтика ощущается не только в книгах Генри Миллера, но и на улицах, за Эйфелеву башню — даже с этой мерзопакостной подсветкой, за запах свежих булочек и лучшие на свете круассаны, которые ни в одной стране мира не делают так, как здесь, а если с маслом и с домашним джемом… М-мм… За холодное море в Нормандии — и за ее бесконечные поля с васильками и маками, за мистический флер несчастной любви, которую так любят французы, за Саган, за Дюма, за Мопассана, за Годара, за Лазурный Берег — и не просто берег, а легендарную Французскую Ривьеру, за Еву Грин и за Ванессу Паради, за «Мечтателей» Бертолуччи и за французский шик, присущий, кажется, даже клошарам…
В последнее время не очень модно любить Францию — вроде все наелись «этим Парижем» и «этими Каннами», но Настя обожала странный дух безумия и свободы, витавший здесь повсеместно — от скромных бретонских деревушек до исторических примечательностей столицы. Может, все дело в древних кельтах? Недаром же они разгромили в свое время неприступный Рим.
Но главное — она ничего не делала! Не тусовалась, ни с кем не общалась — если не считать двух-трех визитов к Аксенову и знакомства с каким-то сверхаристократическим русским старожилом. Пару раз Настя вскарабкалась на серф, но вскоре прекратила какие-либо потуги на активный отдых. К черту!
В последнее время им даже в рестораны ходить стало лень — заказывают еду на дом, покупают побольше фруктов и валяются у бассейна.
Настя вроде бы даже потолстела, но рассматривать себя в зеркале тоже было лень.
Женя вяло заметил, что она стала лучше выглядеть — и на этом, собственно, и закончилось их романтическое общение.
— А ты меня не хочешь? — вопрошала Настя, когда они напились как-то раз и «домиком» возвращались домой.
Это произошло уже в ту пору, когда далеко от особняка Жени они не отходили.
— Не знаю, — ответил он.
— Ну, что значит «не знаю»?! — обиделась Настя. — Ты же меня соблазнять сюда привез!
— Я тебя привез… — пробормотал Женя, который уже не поддерживал, а прямо-таки тащил Настю. — Сам не знаю зачем.
— Вот так-так! — Настя вырвалась и встала, уперев руки в боки. — Вот это номер! Как же так?
— А ты что, расстроилась? — радостно улыбнулся он.
— Каэшно! — кивнула Настя. — Я-то думала…
— Что ты думала?