– Вот так номер, чтоб я помер, – удивленно сказал он, оборачиваясь к Гурову. – Я оставил в «Палитре» наш номер телефона. Так вот, сейчас звонил мужик, который отвечает там за парковку машин, и он утверждает, что вчера вечером возле клуба торчала одинокая красотка в бордовом платье. Недолго торчала, но ему показалось, что она претендовала на внимание отдельных мужчин, стремящихся войти в клуб, – правда, на сто процентов он в этом не уверен…
– Значит, не такие уж там заносчивые люди, как ты расписывал? – заметил Гуров. – Раз сообразили тебе позвонить. Но, должен признаться, этот звонок меня немало удивил. Он одним махом уничтожил все наши построения. Неужели дама в красном настолько глупа, что опять появляется на прежнем месте? Тут какое-то недоразумение, тебе не кажется?
– Кажется, Лева, кажется, – подтвердил Стас. – Но кто ее знает, загадочную женскую душу? Вдруг у нее примета такая – возвращаться туда, где повезло? Проверить бы все равно надо.
– Сам знаю, что надо, – проворчал Гуров. – Нет лучшего способа убить время, как проверить все, что надо. А в том, что мы просто потеряем там время, убежден на девяносто девять процентов. После того как тебе отломился такой куш, какой смысл охотиться по мелочам?
– А хлеб насущный? – возразил Крячко. – Бриллианты враз не продашь, а кушать-то хочется…
– Но это же ненаучная фантастика! – заявил Гуров. – Если вдруг окажется, что это та самая дама, я вообще перестану чему-либо удивляться!
Как бы то ни было, но этим же вечером Гуров и Крячко заняли наблюдательный пост в том переулке, где обретался элитный клуб «Палитра». Гуров поставил свой «Пежо» в некотором отдалении от дверей клуба, а Крячко приготовил мощный полевой бинокль, с помощью которого собирался рассматривать посетителей.
– Фотоаппарат пригодился бы, для ночной съемки. Да вот фотограф из меня… – посетовал он. – Но если бы на руках у нас подлинная фотка была, это половину вопросов решило бы!
– Не обольщайся! – сказал Гуров. – Никакого толку от твоего фотоаппарата все равно не будет. Один перевод пленки. Придется тебе ограничиться своим орлиным глазом. Тем более он сегодня у тебя такой вооруженный.
Крячко, приникший к окулярам бинокля, мог в подробностях различать лица и с большим энтузиазмом комментировал прибытие каждого нового посетителя клуба, в которых этим вечером недостатка не было. Сверкающие лимузины один за другим подкатывали к мраморному крыльцу, и из распахнутых дверей появлялись солидные мужчины в дорогих костюмах. Иногда они прибывали в сопровождении женщин, тоже державшихся с большим достоинством, в роскошных вечерних туалетах. Многие были с охраной.
Крячко успел разглядеть в бинокль парочку крупных финансистов – из тех, чьи лица порой мелькают на экране телевизора, – депутата Государственной думы и даже одного из заместителей министра МВД.
– Кажется, здесь скоро все руководство соберется! – сообщил он Гурову. – Я уже начинаю чувствовать себя неуютно. Невольно появляется чувство повышенной ответственности…
– А я чувствую себя неуютно совсем по другой причине, – сказал Гуров. – Пока руководство расслабляется, оно не опасно. Зато завтра, когда оно потребует доклада и узнает, что мы ни на шаг не продвинулись, вот тогда ты вспомнишь про повышенную ответственность. Мало того, что сегодня впустую убили целый день, так мы и сейчас занимаемся черт знает чем.
– Мне так не кажется, – возразил Крячко. – Конечно, было бы интереснее проводить время внутри клуба, а не на подступах к нему, но в конечном итоге у нас нет лучшего выбора. А твое плохое настроение обусловлено, как я подозреваю, совсем не этим, а тем, что Мария будет ужинать без тебя…
– Ты удивительно проницателен, – проворчал Гуров. – И этим, конечно, тоже, но, если бы дело сдвинулось с мертвой точки, я как-нибудь стерпел бы эту неприятность. То подвешенное состояние, в котором мы пребываем, начинает меня самого раздражать.
Действительно, им удалось сделать очень мало за этот день. Очередная встреча с участниками злополучной вечеринки отняла много сил и времени, но не принесла ожидаемых результатов. Надежды Гурова выяснить, у кого и как возникла идея «мальчишника», не оправдались. Ничего конкретного об этом ни один из четырех приятелей сказать так и не смог.
На этот раз подозрительнее всех вел себя Виталий Панченко, заявивший Гурову, что никакой идеи «мальчишника» и в помине не существовало. Он высказался в том смысле, что само словцо выдумали опера, чтобы выставить его дураком перед отцом. Ничего возмутительнее Гуров не слышал, но, видимо, дело было в том, что Панченко-старший уже успел высказать сыну все, что думает о нем и о его неудачном прощании с холостой жизнью. А то, что думает министр по этому поводу, Гурову было хорошо известно, поэтому он и не особенно удивился попытке Виталия Панченко свалить все с больной головы на здоровую.
Однако и приятели Панченко ничего нового сообщить не смогли или не захотели. Например, Астахов вообще ничего не сказал. На все вопросы он отделывался лишь неопределенным мычанием и пожатиями плеч, словно компенсируя излишнюю словоохотливость при первой встрече. У этого чиновника тоже были свои проблемы. Он выглядел таким настороженным и запуганным, что Гуров вынужден был предположить – опасения Астахова относительно своей скорой отставки небеспочвенны.
Самым красноречивым оказался Канунников, но именно его мнению Гуров был склонен доверять менее всего. Ему вообще не слишком нравился этот человек. Журналист изо всех сил убеждал Гурова, что все идеи исходили только от Курносова и активность бизнесмена двадцатого мая была частью хорошо продуманного плана. По версии Канунникова, бывший одноклассник начал подбивать Панченко на вечеринку уже давно, и в любом случае она состоялась бы – днем раньше или днем позже. Слабохарактерного Виталия можно было подбить на что угодно. Таким образом, по мнению журналиста, Курносов оказывался едва ли не единственным, кому была выгодна вечеринка в ресторане «Палитры».
Сам предприниматель отрицал эту мысль с яростью. По-видимому, он уже испытал на себе какие-то реальные последствия министерского неудовольствия и при встрече с Гуровым был зол как черт. Сдержанность совершенно изменила ему, и разговор попросту не получился. Курносова раздражали самые простые вопросы, и он постоянно срывался на грубость. О своей главенствующей роли в «мальчишнике» Курносов не захотел даже слушать, заявив, что теперь на него просто хотят навесить всех собак. Ничего толкового на этот раз Гурову узнать не удалось, кроме одного факта, – выяснилось, что среди участников неудачного ужина было не двое бывших одноклассников, а трое. К удивлению Гурова, со слов Курносова выходило, что в одном классе с ним и Виталием Панченко учился и Геннадий Канунников.
Сам по себе этот факт, может быть, ничего и не значил, но то, что он всплыл только сейчас, Гурова насторожило. Это означало одно – свидетели с ним далеко не откровенны и больше пытаются скрыть, чем рассказать. По мнению Гурова, особенно преуспел в этом Геннадий Канунников, причем в его поведении прослеживалась весьма любопытная и последовательная линия – он всячески старался дистанцироваться как от семейства Панченко, так и от бывшего одноклассника Курносова. Он отводил себе роль случайного заморского гостя, вечного странника, далекого от здешних проблем, и это Гурову не слишком нравилось. Как ни крути, а случайным гостем Канунников не был. Более того, выходило, что он был как раз таким человеком, который неплохо знал привычки и склонности как Виталия Панченко, так и Анатолия Курносова.