Орлов и Крячко ушли, причем Петр поехал на работу, а Стас – к себе домой, но по дороге позвонил Никитину и сказал:
– Все, юноша! Пиши все нужные бумажки о том, что Васильев действительно по доброй воле решил свести счеты с жизнью и никто в этом не виноват.
– Да написать недолго, – растерянно ответил тот. – А я?
– Ждите, и обрящете, – туманно ответил ему Крячко и больше ничего объяснять не стал.
Дома он с порога заявил жене, что немедленно уезжает на дачу, причем до следующего понедельника в город не вернется.
– Ты что же творишь, оглашенный? – возмутилась она. – Ты бы хоть позвонил и предупредил – я же собраться не успею! Да и чего ехать-то на ночь глядя? Завтра утром и отправились бы.
– Нет, мать, ты здесь остаешься, и чтобы на даче тебя и близко не было! – предупредил ее Крячко.
– Это еще что за новости? – опешила она.
– Я, мать, не один еду, а с Левой, – объяснил Стас. – Совсем он себя загнал, вот и надо ему отдохнуть, чтобы в себя прийти. Мы с Петром на него сегодня посмотрели и поняли, что еще немного, и он точно в больницу с нервным истощением попадет. Так что ты туда и не суйся! Ему тишина и покой нужны, а ты у меня дама говорливая. А вот продуктов положи побольше – едоков-то нас двое будет.
– Так я бы вам и сготовила, – она попробовала переубедить его.
– Я и сам чего-нибудь сварганю, – отмахнулся от нее Крячко.
– А… – начала было она, но муж перебил ее:
– Я не пойму, тебя что, любопытство заело?
– Да помидоры же там! – объяснила она.
– Тебе кто дороже? Гуров или помидоры? – начиная сердиться, спросил Стас.
Понимая, что, выбрав помидоры, она может нарваться на нешуточный скандал, она вздохнула и сказала:
– Конечно, Лева. Только не пойму, чего это вдруг его в деревню потянуло? Уж сколько ты его приглашал, а он и был-то у нас считанные разы. А уж, если так худо ему, так и отдохнул бы дома с женой. Сходил бы к ней в театр, в кино там…
– А вот о Маше, я думаю, нам всем стоит навсегда забыть, – заметил Стас.
Его жене, конечно, льстило, что друг ее мужа был женат на самой Строевой, с которой она, правда, и виделась-то всего несколько раз, но брак этот не одобряла и поэтому теперь только заявила, поджав губы:
– А я всегда знала, что этим кончится! Ведь вам при вашей ненормальной работе какая жена нужна? А такая, чтобы дома ждала, а не на стороне хвостом вертела! Чтобы пришел ты с работы, а на столе уже борщ дымится. Да котлеты с картошкой. И все с душой сделанное! С любовью! А не дерьмо покупное! Чтобы рубашки были не из прачечной. Чтобы жена рядом с тобой посидеть могла, в плечо тебе уткнувшись. И пусть ты ей ничего рассказать права не имеешь, а все равно чувствуешь, что вот она, своя, родная. Которая и беду, и радость разделит. И в трудную минуту не бросит, а поддержит и уже свое плечо подставит. И раненного выходит, и от увечного не уйдет. И на душе сразу тепло и спокойно становится, потому что у тебя за спиной такой тыл, что никто тебя сзади не ударит. А Маша? Да разве ж она ему когда нормальной женой была? Да и не хотела становиться! Они оба своей жизнью жили, а не общей. Вечером встретились, а утром разбежались каждый в свою сторону – разве же это семья?
– Ну, раз столько лет прожили, значит, что-то их все-таки связывало, – возразил ей Крячко, хотя, при всем уважении к Строевой, на самом деле думал так же. – Только ты не вздумай ему никого подыскивать и сватать! – предупредил он жену. – А то с тебя станется! И, не приведи господи, рассоришь ты нас с ним тогда на старости лет, чего доброго, – и он поехал к Гурову.
А тот, проводив гостей, начал неторопливо собираться и первым делом положил в сумку все, что было связано с этим делом: документы, фотографии и даже флешку. Он представления не имел, что ему может пригодиться в деревне, поэтому собирался, как в автономное плаванье, то есть брал все, начиная от бритвенных и туалетных принадлежностей и полотенец и заканчивая курткой и сапогами, причем делал упор на теплые вещи. Подумав, он решил, что пистолет в доме без присмотра лучше не оставлять и его стоит взять с собой, тем более мало ли что в этой деревне случиться может. Надев джинсы и толстый колючий свитер, он пошел на кухню и начал перегружать продукты из холодильника в пакеты – нахлебником он быть не собирался, поколебавшись, положил также на всякий случай и вторую, не начатую бутылку коньяка. Таким образом, к приезду Стаса возле входной двери уже стояли две сумки с вещами и пакет с продуктами, и вошедший Крячко, увидев это, от удивления присвистнул и спросил:
– Лева! Ты на зимовку собрался?
– Будешь издеваться, так вообще никуда не поеду, – пригрозил Гуров.
– А вот те фигушки! – рассмеялся Стас. – Куда-нибудь ты да поедешь! Только согласись, что уж лучше со мной в деревню, чем с ОМОНом в больницу. Ну, двинули, что ли?
Попытку Льва Ивановича поехать следом за Крячко на своей машине тот погасил в зародыше:
– Лева! Ты сейчас в таком состоянии, что пускать тебя за руль нельзя. И, если ты не думаешь о собственной безопасности, то хоть окружающих пожалей!
В результате они поехали на машине Стаса с ним же за рулем. Зная, что Гуров ненавидит все эти радиохохмочки, Крячко приемник не включал, и ехали они в полной тишине, тем более что Лев Иванович сразу же опустил спинку сиденья и, устроившись поудобнее, безучастно смотрел в окно, а потом и задремал.
В деревню они приехали уже к вечеру. Этот небольшой запущенный дом Стас купил когда-то почти за бесценок. Сначала он был деревянным, но потом Крячко нанял рабочих, которые обложили его кирпичом, поменяли сгнившие рамы и ставни, перебрали полы, подправили печь – словом, привели в порядок, и в нем стало можно жить. Но сам Стас бывал там исключительно по выходным, да и то не каждым, а еще в отпуск. А вот его жена с наступлением лета перебиралась туда и жила до самых холодов, холя и лелея огород и сад, чтобы потом упоенно консервировать, солить, мариновать, варить варенье и делать прочие заготовки на зиму. На довольно приличном участке имелись русская баня и сортир-скворечник, но, поскольку Стас похвалился, что приобрел и установил в сенях биотуалет, то бегать ночью во двор им не грозило.
Загнав машину на участок, они занесли сумки в дом, где было не только довольно прохладно, но и сыровато.
– Ничего, Лева, – приободрил Стас поеживающегося друга. – Это просто дом за зиму выстудило. А вот мы сейчас печку затопим, и скоро тут тепло станет.
Крячко затопил печь и начал возиться по хозяйству, а Гуров сел на скамеечку напротив открытой дверцы и стал бросать в огонь документы и фотографии. Он смотрел, как корчатся и превращаются в пепел свидетельства и большой любви Васильева к милой и несчастной Ольге Широковой, и подлого предательства Старкова, совершенного тоже из-за большой любви, но уже к проститутке Дорониной-Ворониной, а потом кинул туда и флешку. Поворошив поленья кочергой, чтобы совсем уже ничего от бумаг не осталось, он стал бездумно смотреть на огонь. И великая магия огня сделала свое доброе дело, потому что постепенно он почувствовал, как успокаивается и на душе становится легко, как отлетают прочь, словно вместе с дымом в трубу, печали и заботы, а их место занимают покой и умиротворенность. Так что, когда Стас позвал его ужинать, Гуров оторвался от этого зрелища с большой неохотой, а поев, стал разбирать свою сумку, и при виде собранных им вещей Крячко озадаченно почесал затылок и спросил: