— Черная или белая?
— Не знаю точно.
* * *
Номер семьдесят восьмой в моем списке, Первобаптистская церковь Маранаты, являла собой маленький драгоценный камешек, притаившийся у подножия горы возле небольшой речушки, под сенью купы болотных дубов, которым наверняка сравнялось не меньше двух сотен лет. Это было небольшое строение с белыми стенами, узкое и длинное, с остроконечной крышей, крытой жестью, и красной колокольней, такой высокой, что верхушка ее терялась в кронах дубов. Главная дверь была приветливо распахнута, словно бы зазывая всякого зайти помолиться. На краеугольном камне высечена дата: 1813 год.
Я привычно проскользнул на место в заднем ряду и оказался рядом с хорошо одетым джентльменом, который производил впечатление ровесника церкви. Кроме него, я насчитал еще пятьдесят шесть прихожан. Окна были широко открыты, и, просквозив через кроны дубов, в зал проникал свежий умиротворяющий ветерок. Полтора века люди собирались в этом доме, садились на те же самые скамьи и молились тому же Богу. Хор, состоявший из восьми человек, пел благостный гимн, под его звуки я словно бы перенесся в прошлый век.
Пастором оказался общительный, жизнерадостный человек по имени Джей-Би Купер. Я встречался с ним дважды в предыдущие годы, когда собирал материалы для некрологов. Одним из преимуществ моего тура по местным церквам была возможность познакомиться со всеми здешними священниками. Это на самом деле помогало сделать некрологи более насыщенными.
Окинув взглядом прихожан, пастор Купер понял, что я — единственный пришелец со стороны. Он назвал меня по имени, сказал, что они рады меня видеть, и безобидно-шутливо выразил надежду, что мой репортаж о нынешней службе будет благоприятным. После четырех лет моих «религиозных» странствий и публикации семидесяти семи весьма великодушных и ярких репортажей под рубрикой «Заметки о церквах» для меня стало невозможно проникнуть в какую-либо из них, не будучи узнанным.
Никогда не знаешь, чего ждать в этих сельских церквушках. Чаще всего службы проходили бурно и долго, я удивлялся, как это люди каждую неделю заставляют себя тащиться на такую «проработку». Существовали проповедники — прямо-таки садисты по части проклятий, они гневно обрушивались на малейшие промахи, допущенные их прихожанами на истекшей неделе. В сельских районах Миссисипи все считалось грехом, отнюдь не только то, что перечислено в Десяти заповедях. Мне доводилось слышать, как людей сурово отчитывали за то, что они смотрят телевизор, ходят в кино, играют в карты, читают популярные журналы, следят за спортивными соревнованиями; слышал я проклятия в адрес спортивных болельщиков с их фривольной униформой, в адрес десегрегации, смешанных церквей, диснеевских мультиков, поскольку их показывают вечером по воскресеньям, танцев, употребления спиртных напитков в общественных местах, секса в браке — словом, чего только не!
Но пастор Купер ни на кого не гневался. Его проповедь (двадцать восемь минут) была посвящена терпимости и любви. Любовь — вот главный завет Христа. Единственное, чего хотел от нас Христос, — это чтобы мы любили друг друга. По призыву от алтаря мы спели три стиха из «Возлюблю Тебя, Господи, крепость моя!». При этом никто не шелохнулся. Множество раз молящиеся преклоняли колена.
Как обычно, по окончании службы я немного задержался, чтобы несколько минут поговорить с пастором Купером. Сказал ему, что мне очень понравилась служба, — она мне действительно понравилась, сознавал я это тогда или нет, — записал имена хористов для своей колонки. Прихожане были сердечны и дружелюбны, но на этом этапе моей эпопеи большинство из них стали очень разговорчивы со мной и непременно хотели сообщить что-нибудь особенное, что могло, с их точки зрения, оказаться полезным для газетной заметки. «Мой дед в 1902 году покрыл это здание крышей»... «В 1938 году смерч пронесся прямо над нами во время религиозного бдения»...
Уходя, я заметил человека в инвалидной коляске, которого вез по специально проложенным на лестнице сходням пожилой мужчина. Лицо инвалида было мне знакомо, и я подошел поздороваться. Состояние Ленни Фаргарсона, того самого калеки, присяжного номер то ли семь, то ли восемь, явно ухудшилось. Во время суда в 1970 году он мог ходить, хотя зрелище и тогда было не из приятных. Теперь он был прикован к инвалидной коляске. Его отец представился мне сам. Мать стояла в группе дам, которые никак не могли распрощаться.
— У вас есть минутка? — спросил Фаргарсон. В Миссисипи подобный вопрос означает: «Надо поговорить, это потребует некоторого времени».
Я сел на лавку под дубом. Мистер Фаргарсон подкатил коляску сына и оставил нас наедине.
— Я регулярно читаю вашу газету, — начал Ленни. — Вы считаете, что Пэджита выпустят?
— Не сомневаюсь в этом. Вопрос лишь в том когда. Он имеет право каждый год подавать прошение об условно-досрочном освобождении.
— И он вернется сюда, в округ Форд?
Я пожал плечами — откуда мне знать — и ответил:
— Вероятно. Пэджиты стараются держаться вместе.
Ленни несколько минут думал — изможденный и скрюченный, как старик. Если память мне не изменяла, во время суда ему было лет двадцать пять. Мы были приблизительно ровесниками, хотя теперь он выглядел вдвое старше меня. Я вспомнил, что он получил травму, работая на лесопильне.
— Вас это пугает? — спросил я.
Он улыбнулся и сказал:
— Меня, мистер Трейнор, ничто не пугает. Господь мой пастырь.
— Да, это так, — согласился я, все еще пребывая под впечатлением проповеди. Как это обычно бывает с инвалидами, по лицу Ленни было трудно понять, что он думает. Ему ведь столько пришлось пережить. Вера его была крепка, но на какую-то долю секунды мне показалось, что я уловил в его взгляде тень страха.
К нам направлялась миссис Фаргарсон.
— Вы будете присутствовать при его освобождении, если это случится? — поспешно спросил Ленни.
— Хотелось бы, но я не знаю, какова процедура.
— Позвоните мне, пожалуйста, когда узнаете, что он на свободе.
— Конечно.
Оказалось, что у миссис Фаргарсон мясо для воскресного обеда стояло в духовке, и она не принимала никаких отказов. Я вдруг почувствовал голод, а в доме Хокутов, как водится, ничего такого, что можно было бы назвать вкусным, не было. Мой воскресный обед обычно состоял из холодного сандвича и стакана вина на веранде, после чего следовала долгая сиеста.
Ленни жил с родителями в двух милях от церкви, к их дому вела дорога, посыпанная щебнем. Его отец был сельским почтальоном, мать — школьной учительницей. Старшая сестра жила в Тьюпело. За обедом, состоявшим из запеченного с картошкой мяса и чая, почти такого же сладкого, как у мисс Калли, мы вспоминали процесс по делу Роды Кассело и говорили о первых слушаниях об условно-досрочном освобождении Пэджита. Ленни, быть может, не слишком страшился вероятного освобождения Дэнни, а вот его родители были очень напуганы.
Сенсационная новость обрушилась на Клэнтон весной 1978 года: грядет «Багин-сити» [21] ! Наряду с «Макдоналдсом», заполонившим Америку своими предприятиями быстрого питания, «Багин-сити», быстро шагая по стране, достиг наконец и маленьких южных городков. Большинство жителей Клэнтона радовались, однако некоторые, в том числе и я, считали это началом конца.