— Нет! — Элиза топает ножкой. — Я хочу посмотреть!
Она направляется туда, откуда были слышны крики, и я перевожу беспомощный взгляд на Виржини. Та хмурится.
— Хочешь, я ее верну?
— Да, и поскорей! Жду вас здесь.
Я догоняю Элизу на пересечении двух троп. Дубы над нами образуют зеленый купол, и мне ужасно жаль потраченного впустую дня: вместо того чтобы охотиться на волков с Шарлотом, я провозился с девчонками.
— Где Виржини? — вопрошает Элиза.
— Ждет нас там.
— Мы же еще не посмотрели на волка! Это моя первая охота, а я так ничего и не увидела! — Ее лицо искажается недовольной гримасой, она вот-вот заплачет.
— Ну, прости! — выпаливаю я.
— За что ты просишь прощения? Она же не твоя сестра!
Элиза прикрывает рот рукой, сообразив, что ляпнула непозволительную грубость, и я невольно улыбаюсь. Тогда она тоже улыбается. Повеселев, мы молча идем назад, и тут я слышу голос Виржини, тревожный и даже испуганный:
— Жан-Мари…
Она еще ни разу не называла меня по имени.
— Стой здесь! — приказываю я Элизе.
Сухие листья трещат у меня под ногами, когда я бросаюсь к тому месту, где оставил Виржини. Понятия не имею, что стряслось, но голос у нее был жуткий. На поляне стоит Виржини, а прямо перед ней — самый большой волк, какого мне приходилось видеть. Он яростно скалится, из раны на плече бежит кровь. Виржини замерла на месте. Их разделяет не более шести шагов. Она стоит у него на пути.
— Отойди! — говорю я как можно спокойней. — Прочь с дороги.
Вряд ли она меня слышит. Я оборачиваюсь и прямо за спиной обнаруживаю Элизу.
— Мне страшно! — шепчет она.
— Стой тут, дальше ни шагу!
В тот же миг, не глядя, послушалась она или нет, я выхожу на поляну и широко раскидываю руки, чтобы привлечь внимание зверя. Виржини побелела от ужаса, руки у нее дрожат, ноги как будто вросли в землю. Взгляд — карий, испуганный, незабываемый — упирается в меня: в нем столько мольбы, что я теряю голову. У меня нет ни мушкета, ни пистолета, нет даже кинжала. Только кожаная охотничья куртка, которую я взял у Шарлота. Я осторожно стаскиваю ее с плеч. Волк поворачивает голову на мое движение, затем снова глядит на Виржини. Она все еще преграждает ему путь. Зверь свирепо скалится, шерсть на загривке встает дыбом.
— Беги! — кричит Элиза.
— Нет, — приказываю я. — Просто сделай шаг в сторону.
Виржини должна отойти, но вместо этого она пятится — и зверь идет следом. Если она побежит — а я чувствую, что она на грани бегства, — он нагонит ее одним прыжком и убьет.
Я издаю истошный вопль. И Виржини, и волк поворачиваются на звук, причем зверь уже готовится к прыжку. Я кидаюсь к нему, набрасываю ему на голову куртку и крепко обхватываю шею. Мы валимся на землю. Элиза визжит, трещат ветки: на поляну вбегают остальные охотники. Я слышу крик Шарлота, но мое внимание — все мое внимание, без остатка — приковано к зверю, который бьется у меня в руках.
— Отойди, — приказывает кто-то.
Сам герцог подходит ко мне. Шарлот орет, чтобы я отпустил волка, иначе охотники могут в меня попасть. Но я слишком напуган, я боюсь, что волк вырвется и успеет перегрызть мне горло. Я чую вонь его шерсти и собственный страх. Руки невольно все сильнее стискивают шею зверя — и тут раздается громкий хруст. Его слышат все: это ломается волчья шея. Зверь обмякает, и кто-то уже оттаскивает меня от трупа.
Герцог хлопает меня по плечу. Шарлот обнимает. Элиза сквозь слезы рассказывает, что волк хотел убить ее сестру. Какой-то здоровяк в зеленом, с окладистой бородой, в которой могла бы поселиться сова, изо всех сил пытается ее успокоить. На мгновение наступает тишина, и я вижу, что Виржини стоит прямо передо мной. Мы переглядываемся, а в следующий миг она легонько стукается лбом о мой лоб.
— Спасибо, — шепчет она.
Маргарита пришла в мою комнату, сердечно отблагодарила, попросила называть ее Марго и извинилась за свое поведение. У Шарлота и раньше были близкие друзья, обычно местные мальчишки, но я — совсем другое дело, ее семья и особенно ее сестра передо мной в неоплатном долгу. Я отважен и храбр не по годам.
Мне хотелось сказать, что очень даже по годам — нам с Шарлотом уже шестнадцать, мы почти взрослые. Но я понял, что для нее Шарлот всегда будет ребенком. Поэтому я сказал только, что волк был ранен и умирал, а я сделал лишь то, что на моем месте сделал бы и Шарлот, и любой из моих друзей. Тогда Марго улыбнулась, быстро поцеловала меня в щеку и положила на стол томик стихов на латыни.
В книге она написала свое имя, мое и дату.
Я сел у окна и стал смотреть на бронзовую богиню. Был ранний вечер, но я уже переоделся в ночную сорочку и ради приличия накрылся одеялом. До прихода Марго я лежал в постели, а потом перебрался на стул. Ее мать, герцогиня, заходила меня проведать: она взволнованно кудахтала, переживая из-за всяких пустяков, и я понял, что она только так и умеет проявлять свою любовь. Прежде ее беспокоило пьянство Шарлота, плохой аппетит Виржини и скверные манеры Элизы, но из-за меня она переживала впервые.
Элиза пришла первой, когда врач еще перевязывал мою руку. Оказывается, в пылу сражения — так доктор назвал нашу короткую схватку со зверем — волк прокусил мою куртку и кисть, а я этого даже не заметил. Возбуждение и потрясение не дали мне почувствовать боль. Я едва удержался от едкого замечания: осмотр и промывание раны чистым бренди причиняют мне куда больше страданий, чем смог причинить волк. Лишь присутствие Элизы позволило мне молча снести его манипуляции.
Я бы позволил себе пару вскриков, если бы знал, что герцог в эту минуту пишет полковнику письмо о моем подвиге. Об этом его попросила Марго. Она передала отцу мои слова: любой ученик академии на моем месте поступил бы так же. Сие высказывание, рассудил герцог, говорит о высоком уровне подготовки учеников и профессионализме полковника. Это письмо возвысило меня в глазах последнего в той же мере, в какой убийство волка возвысило меня в глазах герцога.
Убедившись, что жить я буду — все-таки волк прокусил мне руку, а не горло, — Шарлот испарился. Позже я узнал, что он отправился на поиски охотника, которому поручил обезглавить волка, снять с головы шкуру и сварить ее в медном котле, причем проделать все это как можно скорей — чтобы я мог забрать череп убитого зверя с собой в школу.
Одна лишь Виржини меня не навестила. Сгустились сумерки, и вся семья села ужинать.
Я уже дремал, когда услышал стук в дверь. В комнату торопливо вошла молодая служанка, оставила у кровати поднос с едой, сделала реверанс и, зардевшись, убежала. Она принесла мне свежий хлеб и мой любимый сыр — об этом знала только Элиза. Вино в кубке было щедро разбавлено водой: по всей видимости, доктор не велел мне пить спиртное, пока рука не заживет. Хлеб пах дрожжами, а сыр был острый и кислый. Как только я с аппетитом принялся за еду, в дверь, соединявшую мою комнату с комнатой Шарлота, постучали. Шарлот обычно врывался без стука, даже когда я переодевался или мочился в горшок.