— Как ты себя чувствуешь?
— Лучше, чем могла бы.
— Попей воды, — предложил я. — Вода обычно помогает от головной боли.
Графин с водой стоял на столике с ее стороны кровати, и я потянулся за ним, ощущая прикосновение мягких грудей сначала к моему животу, а затем к бедрам. Когда я протянул ей стакан, Виржини густо покраснела.
— Пей.
Она пила маленькими глотками, вопросительно поглядывая на меня.
Кровать у нас была огромная, с толстыми прочными ножками, загибавшаяся кверху в изножье и изголовье, инкрустированная черными породами дерева из Ост-Индии и светлыми из Малакки. В облике этой кровати слились воедино старые добрые ценности и современная любовь к изящным формам. Прямо как в отце Виржини, который нам ее подарил, — вместе с двумя дюжинами тончайших простыней и настенным гобеленом.
Раньше Виржини во всем искала одобрения отца. Теперь ей необходимо было мое одобрение. Наблюдая, как осторожно она пьет воду из стакана, я понимал, что хочу того же.
Она отдала мне стакан, и я бережно поставил его на буфет. Затем положил Виржини на подушки и принялся страстно целовать, отчего она робко улыбнулась.
— У меня изо рта пахнет…
— Очень приятно.
Мы снова целовались, и ее губы наконец стали мягче, а соски — тверже, когда я сквозь сорочку обхватил руками ее груди. Мне хотелось раздеть ее донага, все рассмотреть и забраться пальцами и языком в каждую щелочку. Но Виржини дрожала, ее поцелуи стали рассеянными и печальными. Я отпустил ее грудь и приподнялся на руках.
— Я люблю тебя, — сказал я совершенно искренне. Да, Виржини подарила мне титул и земли, покровительство отца и одобрение его друзей. Благодаря ей я стал ровней Жерому, ближайшим другом Шарлота, возлюбленным братом для Марго и рыцарем в сияющих доспехах для Элизы… Но главное — мне досталась сама Виржини. Ее я хотел больше всего. Она и я — вместе мы станем еще лучше.
Она улыбнулась:
— Я тебя тоже.
Задрав ей сорочку, я несколько секунд разглядывал темный пушистый треугольник и влажную щель между ног. Помнится, Шарлот говорил что-то про слюну, облегчающую первое проникновение… Конечно, тогда он имел в виду не сестру, а служанку, которую якобы обесчестил. Я поплевал на пальцы и помазал слюной то место, откуда недавно пробовал ее мочу. Виржини еще шире распахнула глаза.
Я поплевал снова, тайком облизывая пальцы и пробуя жену на вкус. Запустил руку поглубже, и она без слов раздвинула ноги. Я приник к ней всем телом.
— Осторожно. Марго говорит, мне следует так сказать.
От волнения Виржини вся сжалась. Израсходовав всю слюну и убедившись, что она уже не так боится, я вновь прижался к ней отвердевшим членом. На сей раз она подалась мне навстречу и тихонько охнула, когда я вошел. Мы на миг застыли в такой позе: я замер сверху, время замерло для нас обоих, а она широко улыбнулась.
— Еще, — сказала она.
Я отстранился и, почувствовав, как Виржини обмякла, вошел почти до конца. Она всхлипнула, а потом мы поцеловались, соприкасаясь лишь губами и бедрами. Между нами был прохладный утренний воздух. И чудесный поцелуй, лучше не придумать. Слегка отодвинувшись, Виржини вновь подалась мне навстречу, и мы слились воедино: я приник к ней всем телом, а она неподвижно лежала подо мной.
И вдруг она заплакала.
— Что такое?
Она стыдливо отвернулась и хихикнула, когда я поцеловал ее за ухом. Мне понравился ее смех, и чтобы услышать его еще раз, я снова ее поцеловал, и Виржини крепко обвила меня руками: так, в ее объятьях, я начал двигаться взад-вперед, и каждое новое движенье давалось мне легче, чем предыдущее. Увы, все закончилось куда быстрей, чем хотелось — но на большее не хватило бы ни одного мужчины, будь у него такая молодая и красивая жена. Я содрогнулся всем телом.
— Ну?.. — с радостной улыбкой спросила Виржини.
Позже она поведала мне слова Марго: первый раз женщине бывает очень больно, а мужчина по обыкновению жесток и напорист. Что ж, это скорее говорило о характере ее мужа, принца де Линя, нежели об истинной природе вещей. Мать велела Виржини терпеливо снести боль, а затем тактично попросить мужа на несколько дней освободить ее от исполнения супружеских обязанностей, дабы прийти в себя. Трех дней, сказала герцогиня, будет вполне достаточно.
Виржини рассказала мне все это несколько часов спустя, уже сидя на мне верхом: подбородок она уперла в руки, а локти поставила на колени. Под весом ее тела мой член до самого основания оказался в ее лоне. До этого я успел два или три раза забраться языком в пушистые волосы промеж ее ног, крепко держа содрогавшиеся бедра — сама она то и дело прикусывала запястье, чтобы сдержать возбужденные крики. Из-за ее буйного восторга нижняя губа у меня распухла и посинела, словно я побывал в драке.
— Сними сорочку.
Она нахмурилась и перестала раскачиваться.
— Я хочу посмотреть на твое тело. Оно прекрасно.
Виржини яростно замотала головой.
— Нет! Оно безобразно!
— Поверь мне. Ты очень красивая.
Ее лицо исказила гримаска обиды, которая из притворной тут же превратилась в настоящую.
— Полагаю, ты повидал уже много голых девиц?
Я тоже замотал головой.
— Не лги!
— Их можно сосчитать на пальцах руки. И ни одна из них с тобой не сравнится.
— А Шарлот говорит…
— Твой брат видел поболе. На двух руках пальцев не хватит, придется и на ногах считать. Мне безразлично, что он тебе сказал. Больше, чем в пяти, я не признаюсь. Да и то при одном условии: ты должна поверить, что они тебе в подметки не годятся.
— Он говорит, ты меня любишь.
— Конечно люблю! Иначе зачем я на тебе женился?
Ее губы растянулись в усмешке — скорее печальной, чем радостной.
— Потому что мой отец — герцог де Со? Потому что тебе достанутся его земли? Потому что мсье Дюра…
— Так-так, что же сказал Эмиль?
Я уже знал, что слова Жерома и ее брата могут быть неприятными, обидными и досадными. А вот слова Эмиля, дошло до меня, угрожали моему счастью, безопасности и благополучию моего брака — если Виржини вдруг поверит, что я тоже участвовал в нелепом пари.
— Что ты женился на мне по расчету. Ради богатств и титула.
— Он глупец и слепец. Я женился на тебе по любви.
— Клянешься? — пылко спросила она.
— Клянусь своей жизнью и душой, клянусь всем, во что верю. Клянусь своим счастьем.
Виржини наклонилась и медленно меня поцеловала, затем обхватила губами мою распухшую нижнюю губу и слегка потянула на себя. В следующий миг я запустил пальцы в ее волосы и крепко, долго целовал ее, пока она сама не выпрямилась и не начала раскачиваться на мне уже по-настоящему. Сорочку она так и не сняла — и не снимет весь первый месяц нашей супружеской жизни. Глядя, как она закатывает глаза, словно что-то внимательно рассматривая на внутренней поверхности век, я понимал, что никогда еще не был так счастлив и вряд ли когда-нибудь буду. Виржини кончила за секунду до меня: волна, захлестнувшая ее изнутри, исторгла из меня столь мощный и обильный фонтан семени, что следующие полчаса оно сочилось у нее между ног — мы лежали в объятьях друг друга, часто дыша и целуясь, но не страстно — страсть мы израсходовали без остатка, — а с безмолвной нежностью.