В тот день мы зачали Жан-Пьера.
Виржини была в том убеждена. Причем она считала, что это случилось не в первый раз, когда сверху был я, а во второй, когда она преклоняла колени надо мной, приобщаясь любовных тайн.
— Люблю тебя, — твердила она без конца, словно не замечая, что повторяется. — Люблю, люблю…
Я благодарно кивал.
Спустя девять месяцев появился на свет наш первенец, и мы оба души в нем не чаяли: он был наш, мы зачали его чудесным прохладным вечером, проведя весь день в объятьях друг друга. Тело Виржини тогда казалось мне телом женщины, но сейчас, вспоминая его, я вижу юную девочку. Впрочем, даже тогда я сознавал, что такой улыбкой и таким лицом может обладать лишь невинное дитя. Родив сына и назвав его Жан-Пьером, мы считали, что обрели великое счастье.
После меня пришел черед Эмиля: он женился на голубоглазой кудрявой блондинке с фарфоровым личиком, дочери богатого буржуа, у которого за душой были два замка на берегу Луары, обширные земли в долине Лот и виноградник под Бордо, производивший тысячи бутылок винтажных вин. Венчались они в парижской церкви Святого Северина — на противоположном берегу реки расположен Лувр, чуть южнее — Сорбонна. С какой стороны ни въезжай в Париж, всюду путника встречали нищета и убожество. На рю Сен-Жак можно было по щиколотку утонуть в дерьме, в церкви стоял холод, а невеста Эмиля была хрупка и ранима, как сладкая вата.
Церковь Святого Северина относилась к южному архидиаконству архиепархии Парижа, и ее мраморные хоры были подарком герцогини Монпансье. Эмиль сообщил мне оба факта, не поясняя, зачем мне это знать. Мы с Эмилем стояли перед алтарем, дрожа от холода, а затем я отступил назад, и мое место заняла его сахарная невеста.
Шарлот и Жером сидели в переднем ряду. На этом настояла мать Эмиля, которая сама вместе с мужем уселась во втором ряду. Я удивился, что Шарлот приехал. Лицо Эмиля заметно омрачилось, когда я извинился перед ним за отсутствие Виржини. Нашему браку было уже два года, и на днях у нее случился выкидыш. Однако Жан-Пьер был здоров, и она предпочла остаться с ним дома, в замке д’Ому.
— Как поживает сестра? — прошептал мне на ухо Шарлот, не обращая особого внимания на службу. Все внимание Жерома было приковано к алтарю — точнее, к невесте. Платье туго обхватывало ее талию и спадало мягкими складками с круглых ягодиц. Спереди — квадратный глубокий вырез, однако Жерома интересовал не он.
— Неплохо, учитывая последние события.
— Не нашла в себе сил приехать?
— Да, она слаба и часто плачет. Нам повезло… — Я помедлил, не зная, стоит ли говорить. Мы потеряли ребенка очень рано, незадолго до конца первого триместра. Случись это чуть раньше, мы бы вообще не узнали, что она была беременна. — Или наоборот, не повезло.
— Понимаю…
Шарлот посмотрел на Эмиля с Терезой и кивнул. Он догадался, что его сестра осталась дома вовсе не из-за усталости или скверного настроения. Она так и не простила Эмиля за пари и наверняка с первого взгляда возненавидела бы его избранницу.
— Белое, — пробормотал Шарлот.
Я слышу в его голосе отвращение. Виржини выходила замуж в зеленом шелковом платье, расшитом розами, и длинном шлейфе. Тереза же надела белое платье, и никакого шлейфа на ней не было. Иначе Жером не разглядывал бы ее с таким неприкрытым интересом.
— Где твои манеры? — шепнул я Жерому, и тот бросил на меня злобный взгляд. Девицы обожали его горящие глаза. — Я серьезно!
— Уж и помечтать нельзя…
— Мечтай лучше вон о той.
Он перевел взгляд на одну из двоюродных сестер невесты, что сидела по другую сторону от центрального прохода; заметив это, она мгновенно покраснела и отвернулась. Всю оставшуюся церемонию они украдкой переглядывались, а на пиру их стулья остались пусты: никто не знал, где они. А четыре месяца спустя Жером женился на своей тоненькой темноволосой красавице — церемония проходила в Мон-Сен-Мишель. К тому времени у Евгении уже был заметен животик, и Жером уверял нас, что она родит ему мальчика. Ее беременность — великая тайна, предупреждал он сначала меня, а затем Шарлота. Тот обиделся, узнав, что меня посвятили в нее первым. Но даже Эмиль все давно знал от жены: брат Евгении женился на одной из двоюродных сестер Терезы. Род Евгении был очень древним, любил подчеркивать Жером, это было военно-служилое дворянство, а не члены высших судов и парламентов, и потому он возлагал большие надежды на этот союз. Мы с Шарлотом были убеждены, что даже сие немаловажное обстоятельство вряд ли убережет его глаза, руки и член от блуда, особенно когда живот у Евгении подрастет. Однако ее взгляд лучился преданной любовью, а значит, она его простит.
Аббатство Мон-Сен-Мишель высится на скалистом утесе, к которому можно подъехать лишь во время отлива.
Каменные стены, окружающие основание острова, превращают его в крепость. И действительно, аббатство когда-то успешно выдерживало осады англичан и славилось своим богатством. Теперь оно было в запустении, и горстка монахов подобно скорбным призракам ютилась в задней части собора. Род Жерома веками покровительствовал аббатству. Со смертью отца Жером унаследовал титул, который достался бы его старшему брату, не случись беды: минувшей зимой его убили во время осады Праги. Жером теперь был графом де Коссаром. Он воплощал собой единственную надежду монахов на то, что аббатству починят крышу, а перед алтарем и дальше будут гореть свечи. Хор позаимствовали на время в Реннском соборе и привезли на остров вместе с местным епископом, которому поручили провести церемонию. Все гости после службы и свадебного пира провели ночь на острове.
— Такова традиция, — сказал Жером.
— Столь древняя, — прошептал Шарлот, — что про нее уже никто не помнит.
Жером нахмурился, и к нему тут же подлетела встревоженная Евгения — узнать, что случилось. Мы неловко переминались у входа в трапезную, дожидаясь, пока займут свои места менее почетные гости.
— Ничего, мы просто дразнимся, — пояснил я.
У нее был такой потрясенный вид, что Жером расплылся в улыбке, вступая с нами в сговор, — и позволил увлечь себя в другой конец зала, чтобы побеседовать с настоятелем.
Обстановка слегка накалилась, когда встретились Эмиль и Виржини. Она кивнула ему столь холодно, что его лицо залилось краской.
— Чем я это заслужил?!
— Ты предложил пари.
— А вы его поддержали.
— Не я. И не Шарлот, конечно.
Эмиль пронзил меня свирепым взглядом, и я ответил ему таким же: он, заметив, что за нами наблюдала Виржини, еще сильнее поджал губы.
— Но ведь Жером…
— Жером есть Жером, — ответил я.
Напрасно я так сказал. Мне следовало злиться на Жерома — злиться всей душой, и даже люто ненавидеть, как может ненавидеть лишь молодой мужчина, убежденный, что никто не смеет оскорбить словом, а тем более делом его молодую прекрасную жену. Но Жером оставался самим собой. Даже на собственной свадьбе он заглядывался на женщин — правда, смотрел на них не плотоядным, а довольным и праздным взглядом, как лев на пастбище, сознающий, что еды вокруг еще полным-полно.