Наутро меня представили сыну дофина — как человека, который подарит больной тигрице новый дом и счастливую жизнь. Мальчик беспокойно глянул на меня, затем на свою бабушку, снова на меня и наконец отважился улыбнуться. Королева — круглолицая полячка — от удивления тоже заулыбалась. Придворные и слуги провожали меня поклонами.
Чтобы отметить должность главного смотрителя королевского зверинца, я заказал в Английской Ост —
Индской компании фарфоровый сервиз из двухсот предметов и в качестве аванса внес агенту половину суммы. Ободок тарелок должен был украшать герб д’Ому, а основную часть — изображение льва, тигра, слона, носорога или жирафа. Расписать посуду взялись местные художники — по гравюрам, которые я приложил к заказу.
Сервиз везли больше года. Фелис и ее тигренок прибыли куда раньше — уже через неделю. Виржини пришла в ужас, Элен тоже оробела, зато Лоран был в восторге от моих зверей. Он называл Фелис «старой кошкой», а Тигрис — «маленькой», помогал перевязывать раны первой и все время гладил вторую. Я им очень гордился.
Фарфоровый сервиз с гербом д’Ому прибыл спустя год с небольшим. Как мне сказали, сначала его везли на китайской барже, на лодке по реке и на спинах крестьян по крутым горам, затем снова на лодках и баржах, покуда наконец не доставили на океанский берег и не погрузили на судно английского торговца. Так сервиз попал в Бристоль, откуда по распоряжению Эмиля на французском люгере был доставлен в Бордо, а уж оттуда я забрал его сам. В эту поездку я взял с собой Лорана — посмотреть на корабли, — и Манон, чтобы за ним присматривать. Три из двухсот предметов разбились в дороге.
Я заплатил капитану корабля за доставку моего груза из Англии и заехал в банк, чтобы перевести оставшуюся половину суммы лондонскому агенту английской Ост-Индской компании. Затем китайские коробки погрузили на мои собственные телеги — выстланные толстым слоем соломы, — и отправили в замок д’Ому. Три тарелки и три чашки я оставил нам на ужин: мы ели в номере гостиницы на последнем этаже, который я снял целиком, приехав с утра пораньше и попросив хозяина никаких постояльцев не принимать, а имеющихся — выселить. Я боялся, что мэр Бордо или губернатор провинции прослышат о моем визите и зазовут в гости. У меня не было ни малейшего желания гостить у них, у епископа или еще какого-нибудь местного сановника. Хозяин постоялого двора подозрительно осмотрел мою позолоченную карету с ярким гербом на двери, но все же внял моей просьбе, закрыл ворота и строго велел слугам помалкивать.
Днем его жена согласилась посидеть с Лораном, я поехал смотреть, как разгружают мой фарфор, а Манон отправилась на рынок, откуда принесла бри, свежий хлеб и кусок несоленого масла, завернутый в муслиновый лоскут, в котором его достали из маслобойки. Вечером мы втроем сели ужинать за дубовый стол, что стоял в моих покоях. Он немного качался, но Манон запихнула под самую короткую ногу свернутый муслиновый лоскут от масла: из пыльного и засиженного мухами зеркала за ней наблюдало ее собственное мутное отражение.
— Ложись спать, — велел я Лорану.
Он оторвался от хлеба и уже хотел возразить, но едва не клюнул носом стол. Улыбнувшись, Манон взяла его на руки и отнесла в соседнюю комнату. Я слышал их болтовню, а потом все затихло: сын встал на колени у кровати и молился. Через несколько минут Манон вернулась — на ее лице по-прежнему сияла улыбка, — и послушно села рядом (я жестом указал ей на стул).
— Я бы тоже хотела лечь спать, милорд. Если я вам больше не нужна.
За несколько лет, проведенных в моем замке, ее тело слегка раздалось, кожа стала еще лучше, а волосы почти всегда были чисто вымыты. На грудь ей упало несколько хлебных крошек, и она густо покраснела, когда я их стряхнул. Во рту у меня еще оставался привкус сливочного масла, и я вдруг ощутил томление в паху, когда память соотнесла этот вкус со вкусом ее грудного молока. Я потянулся к пуговицам на ее платье. Манон молчала. Быть может, она с самого начала знала, к чему все идет. Мне даже пришло в голову, что ее непринужденная дружеская манера была напускной, и Манон тайком подталкивала меня именно к этому. Впрочем, нет, наша дружба была искренней — иначе бы я давно заманил ее в постель. Все обитатели замка д’Ому и так считали нас любовниками.
Моя жена, разумеется, тоже.
— Милорд?..
— Жан-Мари. Когда мы одни, называй меня по имени.
Она улыбнулась, и в ее глазах вспыхнул огонек. Смешливая, подумал я и вспомнил ее улыбочку в день нашего знакомства. Но теперь в глазах Манон горела не только насмешка. Ее тронули мои слова, а меня тронула ее отзывчивость. Мы — животные, я прекрасно это знаю и не тешу себя иллюзиями. Запертые в клетках своих жизней, как звери в королевском зоопарке. Однако взгляд Манон позволил мне на секунду предположить, что мы — нечто большее.
— Прошу, милорд…
Она закачала головой, но к тому времени я уже начал расстегивать пуговицы и не остановился, пока не обнажил тяжелые груди. Ласково разведя в стороны ее ноги, я встал перед ней на колени и присосался к груди. Сосок у меня во рту из клубничного превратился в малиновый, однако желанного вкуса я не ощутил, только пот и мыло. Потянувшись к столу, я взял кусочек бри, размазал его по соску и вновь пососал. Вкус получился почти как в тот день, когда я слизал с пальца ее грудное молоко.
Манон улыбнулась, сообразив, что я делаю.
Знаете, что говорят крестьяне? Если ты не можешь понять, почему из плодов соседних виноградников получается такое разное вино, засунь один палец бабе в передок, а второй — в задок, потом оближи оба и перестань задавать глупые вопросы… Мои пальцы в тот вечер побывали на обоих виноградниках. Спереди Манон напоминала анчоусы — соленые и восхитительно пикантные. Сзади она была горькая, как шоколад, и почему-то пахла табаком. Я забрался языком и туда, и сюда: сперва она вздрогнула от наслаждения, а потом захихикала от стыда.
— Милорд, прошу вас…
— Называй меня Жан-Мари.
Наверное, с моей стороны было несправедливо ждать, что Манон сразу приноровится называть меня по имени — да еще лежа животом на столе с задранной юбкой.
— Я тебе нравлюсь? — спросила она.
Я замер, обдумывая вопрос. Манон всегда мне нравилась. Однако в ее вопросе таилось нечто еще. Я мог бы получить ее давным-давно, как только она начала работать в замке. Ни одна служанка не стала бы мне противиться. Я знавал мужчин, которые на моем месте поимели бы всех.
— С первой минуты, — ответил я.
У Манон была своя кровать в комнате Лорана, но я подхватил ее на руки и понес к себе. На прочном дубовом каркасе кровати лежал матрас, набитый конским волосом, — не сомневаюсь, он был свидетелем изрядного количества совокуплений, однако едва ли столь же страстных. Прежде чем начать, я содрал с Манон юбку и поставил ее голышом в центре спальни, где при свете свечи внимательно осмотрел ее тело. Такое молодое, такое безупречное. Наконец я опустил свечу на пол, погрузил два пальца в ее промежность, вынул и облизнул. Затем поймал ее пальцы и хотел попробовать их, но она вырвала руку, взяла мою, сама засунула ее между ног и зажала бедрами. Столько лет прошло, а я до сих пор помню вкус ее сосков, крепкий насыщенный аромат ее промежности и хлебную сладость дыхания, когда я резко вошел в нее и услышал, как она охнула.