— Что? — не поверил своим ушам Мика Драммонд. — Карсуэлл закрыл дело?
— Да, сэр, — признался Питт, стоя в кабинете начальника. — Причем так запросто, словно дела и не было. Кромби и Алардайс не могли поверить в это.
— Вы сказали, что задержанного зовут Горацио Осмар? — задумчиво переспросил Драммонд. — Не был ли он помощником министра в правительстве несколько лет назад?
— Кажется, да. Это что-либо меняет? — Питт готов был тут же ввязаться в дискуссию о сословных привилегиях.
Шеф лишь улыбнулся и повел плечами.
— Нет, не меняет, но кое-что объясняет в поведении Карсуэлла…
— Только не мне, — сердито буркнул Питт. — Если судья считает это правосудием, то в моих глазах он не тот человек, которому следует занимать судейское место.
Драммонд удивленно поднял брови.
— Сильно сказано, Питт.
Томас почувствовал, как его лицо заливает краска стыда. Он преклонялся перед шефом, поэтому понял, что перешел границы дозволенного по чину и сословию. Он шагнул через барьер и стал критиковать человека того круга, к которому принадлежал сам Драммонд.
— Простите, сэр, — хрипло произнес он. — Я не должен был этого говорить.
Лицо шефа разгладилось, в его улыбке были понимание и юмор.
— Мне нравится, как вы иногда подбираете слова, Питт, но есть порядочная разница между тем, что вы уже сказали, и тем, за что приносите свои извинения. — Он вышел из-за стола. — Я готов согласиться с вами по поводу существа этого дела, но хотел бы заметить, что у Карсуэлла и Осмара могли оказаться общие знакомые, которые… — Тут он умолк в нерешительности, подыскивая слова, которыми мог бы объяснить то, что смущало и его самого.
Томас неожиданно вспомнил странное мимолетное чувство, охватившее его, когда они вдвоем с Драммондом ехали к лорду Байэму в первый раз.
Он ждал, что Драммонд скажет дальше. В комнате, освещенной солнцем, стояла тишина. С улицы донесся стук упавшего ящика, затем голос торговца, нахваливающего свой товар. Окно на улицу было открыто.
— … и судья вспомнил о дружбе, — закончил фразу Драммонд. — О своих обязанностях.
— Понимаю, — тихо промолвил Питт, хотя ничего не понял. Это были лишь туманные предположения, ничего четкого и определенного, некая путаница из социальных обязательств, долга, привилегий, намеков на коррупцию, а за всем этим — шантаж и изувеченное мертвое лицо Уильяма Уимса, ростовщика.
Драммонд, сунувший руку в карман, выглядел несчастным.
— Я думаю, эта история с любовницей — прекрасный мотив для убийства. Бедняга, — как-то отрешенно произнес он. — А другие имена в списке Уимса? Вы проверили их?
— Нет, сэр. — У Томаса упало сердце. — Но один из них служит в полиции.
Драммонд побледнел.
— Господи! Вы уверены?
— Есть еще надежда, что это простое совпадение имен, — сказал Питт, сам не веря в это.
Драммонд уставился в пол.
— Думаю, вам лучше все проверить. А ружье? — Он поднял глаза на инспектора. — Вы нашли его? Вы говорили, что там было какое-то ружье, не так ли?
— Старинная аркебуза, — пояснил Питт. — Висевшая на стене просто для украшения.
— Вы говорили, что из нее невозможно выстрелить?
— Да, невозможно. Из нее нельзя было убить ростовщика, но убили его из похожего ружья с широким стволом, который можно было набить монетами.
Драммонд поморщился.
— Надеюсь, вы поручили местной полиции разобраться в этом? Да, конечно, я знаю, простите. Вам лучше разузнать все об остальных, кто в этом списке. Дело принимает все более неприятный оборот.
— Да, — согласился Питт. — Боюсь, что вы правы.
Шарлотта, сидя с Эмили за столиком в ресторане отеля «Метрополь», испытывала огромное удовлетворение. Вечер обещал быть замечательным. Она была в своем самом красивом платье, подаренном ей сестрой и ее мужем Джеком в знак благодарности за помощь, которую она оказала им в успешном проведении приема две недели назад. Шарлотта была уверена, что сейчас она выглядит как никогда эффектно. Она довольно долго стояла перед зеркалом, любуясь на величественную даму, которую она там видела, и радостно удивлялась такой перемене. Ее отражение в зеркале было туго затянуто в корсет, обнаженные матовые плечи выгодно оттенял алый шелк корсажа. Платье было новой модели, с менее пышной юбкой и почти без турнюра, смело предвещавшее большие перемены в моде. Лицо обрамляли уложенные короной густые блестящие волосы. Она сияла от предвкушения ждущих ее в этот вечер развлечений. Перед посещением оперы, где давали «Лоэнгрина», они решили поужинать в одном из самых изысканных ресторанов Лондона. Спектакль был гвоздем сезона. Шарлотта, правда, предпочитала итальянцев, но в нынешнем сезоне их не было, да стоило ли сетовать по этому поводу в такой вечер? Все это продолжало, в конце концов, быть частью предвыборной кампании Джека, а значит — долгом.
Эмили придерживалась своей любимой светло-зеленой гаммы цветов. Она чувствовала себя немного лучше и была свежа, как утренний цветок, светловолосая, с белой кожей. Ей, конечно, немножко не хватало румянца, но они решили не прибегать к искусственным средствам, над которыми всегда подшучивали, поэтому, попробовав румяна, Эмили тут же решительно их отвергла. Бриллианты Эшвордов — серьги в ушах и колье — своим блеском должны были компенсировать потерю цвета лица из-за недомогания, и Эмили была полна решимости сполна насладиться этим вечером.
Джек сидел рядом с женой и то и дело с тревогой поглядывал на нее. Но самое удивительное заключалось в том, что Питт тоже был здесь. После немалых споров он все же облачился в смокинг, позаимствованный у кого-то и странным образом отлично сидевший на нем. Шарлотта подозревала, что здесь не обошлось без хитроумного и весьма тактично осуществленного Джеком плана. Питт чувствовал себя несколько неловко; он то и дело поправлял воротничок, словно тот жал ему, приподнимал вверх то одну руку, то другую и вертел кистью, чтобы водворить на место сползающие манжеты. Однако он улыбался и, когда был уверен, что на него никто не смотрит, вполне наслаждался вечером.
Возможно, причиной тому было присутствие за столом лорда Энстиса, который небрежно гонял вилкой по тарелке кусочек лососины, словно весь сосредоточился на этом занятии. Лицо его выражало ожидание. За столом присутствовала также тетушка Веспасия. Ее серебряные волосы сияли, как корона, глаза были полны доброго юмора, а губы чуть улыбались, когда она смотрела то на Шарлотту, то на Томаса. Заметив, как последний в очередной раз расслабился и его плечи свободно опустились, она улыбнулась по-настоящему, и в ее улыбке была не только искренняя симпатия, но и удовольствие.
Лакей подал очередное блюдо, и лорд Энстис продолжил свой рассказ об истории любви Эдварда Хинэйджа Деринга к Ребекке Далсибелле Орпен.