– Саня, что за пессимизм? Говори, я внимательно слушаю.
– Тогда удались куда-нибудь, чтобы никто не слышал твоих ответов мне.
– Что… так скверно? – осторожно спросил Грязнов.
– Боюсь, что намного хуже, чем ты себе в настоящее время представляешь, друг мой «сердешный».
– Хорошо, сейчас я выйду на лестницу… – И Турецкий услышал, как он обратился к коллегам: – Ребятки, давайте сделаем небольшую паузу. Это – Саня. Дусенька, угости чайком… И этого, тоже… – И после паузы продолжил: – Ты не представляешь, что тут творится! Я уж и сам не рад, честное слово… Ну, давай, расстраивай дальше. Что там случилось?
– Дай слово, что ты не станешь рубить мебель на дрова и устраивать разборки, а выслушаешь до конца и хотя бы попытаешься проанализировать ситуацию вместе со мной.
– Саня, какого черта?..
– Слово!
– Хорошо, даю. Не томи.
– Ну, слушай меня внимательно…
И Александр Борисович, опуская некоторые ненужные подробности, поведал другу о том, чем он занимался в течение последних трех дней, опустив, естественно, подробности общения с женщинами. Только – о конкретном деле. Не забыл и об окурке с помадой в помойном ведре.
Грязнов слушал молча, даже не сопел, как бывало обычно, когда он вставал перед трудно разрешимой проблемой. Только один раз перебил просьбой, когда Турецкий «живописал» диалог генерала Привалова с его любовницей, дочерью следователя по делу Калужкина о том, зачем ему нужна Москва. А также о перспективах заграничной жизни в доме, который будет ими куплен на средства, сосредоточенные в Цюрихском банке.
– Прости, Сань, – почему-то осевшим голосом спросил он, – откуда ты мог это слышать? Ведь это же… – у него не нашлось слов для продолжения.
– Из шкафа, Славка.
– Как?! – очевидно, Грязнов онемел после своего восклицания.
– Из обычного шкафа. Ну, платяного. Где у приличных людей, вроде тебя, костюмы висят, кители там и прочее. Очень удобно, между прочим, хорошо слышно, знаешь ли, Вячеслав…
– А как ты там оказался? – тихо и очень осторожно спросил Грязнов.
– А я разве не сказал? – спокойно переспросил Турецкий. – Так невеста этого генерала меня и спрятала, когда тот явился к ней домой без ее разрешения и с твердым намерением совершить то же самое, что я уже совершал с дамой его сердца неоднократно. Видишь, какой он, в сущности, сукин сын?!
В телефонной трубке послышались звуки, которые бывают, когда в старом унитазе спускают воду: бурление, клокотание и дикий рев водопада. А потом стон. Это Славкина реакция оказалась таковой. И Александр Борисович не без труда представил себе, что сейчас происходит на лестничной площадке «генеральского дома» на Енисейской улице в Бабушкинском районе столицы.
Стон боли перешел в стон облегчения. И прорезался измученный голос генерального директора «Глории»:
– Санька, сам ты сукин сын! Ну, нельзя же так!.. Пожалей старика!..
– Ха, старик! Как когда-то написал один поэт, мой давний знакомый: «Деду в пледе бы дремать, он же – в ЗАГС, едрена мать!» Не понимаю, чего тебя не устраивает? Я же лично не приглашал генерала к исповеди! Да и батюшка из меня, сам знаешь, потому что мне было бы гораздо проще, да и приятнее, склонить прихожанку к греху, – тут мы всегда готовы, как юные пионеры… Не тебе, между прочим, сомневаться.
– Да уж… – вроде бы даже всплакнул Грязнов.
– Видишь, тебе и объяснять ничего не надо. И в шкафу я оказался не по собственной инициативе, а исключительно из ее, очень мудрых, к слову сказать, соображений. Она же и устроила ему экзамен, зная, что я все слышу. Но ты сам теперь понимаешь, чем она рисковала ради… ну, скажем, во имя установления истины, которая ей самой особо-то, как мне показалось, по боку, то есть совсем не нужна была. Другими словами, я думаю, что она уже знала об этом. Но он, как прилежный ученик, подробно и с отменным, между прочим, вкусом, все это ей снова выложил. На блюдечке с голубой каемочкой. Как и положено в лучших домах Парижа, Конотопа и Астрахани. Полагая ошибочно, что повторение – всегда мать учения. А главное, при моем незримом присутствии в шкафу, в котором, как ты теперь понимаешь, я собирал улики. Но за свое легкое хамство после его ухода и моего возвращения из шкафа я едва не поплатился. Попытался схохмить и чуть было не получил жесткий «отлуп» от всей чувствительной души честной девушки. Но я, конечно же, сумел убедить ее, да и убедился сам, что Дуська твоя к этому «оборотню» не имеет решительно никакого отношения. Он ее использовал «втемную». А еще я той девушке ничего, правда, не обещал, но подразумевается само собой, что об этом моем альковном приключении не будет знать ни одна посторонняя душа, кроме твоей.
– Ты сомневаешься?
– Ни в коем случае. Потому что любая наша ошибка может ей стоить жизни. Я уже увидел и понял того генерала, милого товарища другого генерала, известного мне гораздо лучше. И, кстати, вопреки желанию твоего будущего родственника, я ухитрился вынудить его помочь мне «разрулить» те ситуации, которые он нарочно сам же и создал, чтобы проследить мои действия и помешать в расследовании. Он вообще, по моим представлениям, решил, что его дело в шляпе и со мной можно не церемониться. Ну, разве что стараться избегать открытых конфликтов, пока не дошло до известной нам свадьбы. А девушка та, которая дочка – хорошая, мне очень жаль, что она невольно впуталась в совершенно ненужную ей историю. Правда, мне кажется, что, вынудив своего кавалера признаться в его далеко идущих планах, она вдруг и сама трезво взглянула на возможную опасность дальнейшего развития событий в данном направлении. Во всяком случае, она выразила желание навестить меня в Ивановской, полагая, что таким образом доставит мне очередную порцию неслыханного наслаждения. И в чем-то она глубоко права. Но и этот, даже тайный, шаг чрезвычайно чреват для нее. И я постарался ее убедить, что может быть совершена роковая ошибка.
– Так что же делать-то предлагаешь?.. – Показалось, что в вопросе Грязнова прозвучали нотки растерянности. Плохо дело, не в его стиле.
– А вот послушай. У нас на Истре отдыхают ее отец с матерью. Они как бы, – обожаю этот оборот, ты знаешь, – догадываются о связи дочери с генералом. Но, может быть, относятся как к капризу взрослой женщины, не собирающейся разрушать чужую семью, а лишь получающую от этих отношений собственную толику наслаждений. Девочка с характером. Умеет и привечать красиво, и выгонять с треском. Так вот, было бы, думаю, очень неплохо аккуратно стимулировать ее разрыв с твоим родственником, чтобы на ней не отразились некоторые последствия их отношений. Это, Слава, в том случае, если у тебя возникнет неодолимое желание установления справедливости в обществе наших возможностей. Ну а если не возникнет, советую взять трубку после того, как я отключусь, позвонить ему и сообщить, что тебе стали нечаянно известны некоторые его планы. И ты их полностью и, главное, со всей душой разделяешь. После чего можешь предложить не возиться больше с Калужкиным, а отпустить его к собственной бабе и тем навсегда «закрыть вопрос». Очередной «висяк» никого беспокоить не будет, их уже и так три в наличии. Опасности этот пчеловод не представляет, а некая справедливость, исходящая именно, и в первую очередь, от твоего родственника, позволит генералу рассчитывать на то, что планам его действительно суждено сбыться. И ты ему в этом – первый помощник. Вот и вся недолга, как говаривали в старину. Делай свой выбор, Вячеслав Иванович. А я готов вернуться в лоно альма-конторы, чтобы продолжить доблестное служение истине. Нам же с тобой главное что? А чтоб Антона выпустили к его жене, он, бедолага, и так настрадался. И оплата за это расследование нам, кстати, не светит, так что и стараться особо нет причины. Извини за длинный монолог. Я думаю, и Леночка Усатова, и Лида Грибанова, чьи покойные мужья – на совести одного генерала, поймут нас с тобой. И Катька Нефедова – тоже, если ее Антон вернется. Ну а Зинка – само собой. Им же всем дурам станичным правда нужна. Уверенность, что Калужкин – не убийца. А кто истинный убийца, это уже, по-моему, никого здесь не волнует, время прошло. Твоими стараниями Грибанова с малолетними детишками получает пенсию за погибшего на посту кормильца. С вдовой Усатова – хуже, Танечке ее – двенадцать лет, но как-нибудь выкрутятся, огород есть. Вот мы и решили вопрос, Вячеслав Иванович, уважаемый. Ну, все, кончаю «базар». Теперь ваша очередь думать, вы – начальник, которого я уважаю. Телефонируйте, а я больше не отвлекаю… Да, и еще Алька очень просится прилететь, чтоб скрасить мне, так сказать… Вы там решите, может, нам с ней в самом деле немного отдохнуть? Не здесь, конечно, а где-нибудь в другом месте, пользуясь возможностями служебной командировки. Пока, Слава. Искрений привет Дусеньке, не расстраивай ее, иначе может получиться такое, чего ты себе никогда не простишь…