Турецкий решил позвонить Зине в медпункт, чтобы с ее помощью повторить встречу с Нефедовой. Но оказалось, что, как говорится, на ловца и зверь бежит: Катя как раз сидела у нее в кабинете, пришла за лекарством от простуды для своего сына Петечки: мальчик вспотел, и его продуло на ветру, кашлять начал. Словом, все пришлось кстати. Зина тут же передала ей телефонную трубку, и Турецкий условился, каким образом ему будет максимально удобно прийти к ней в дом, чтобы договориться о возможности тайного проникновения в жилье Калужкина: уж ей-то должны быть известны секреты пчеловода.
Все в действительности оказалось проще, чем он предполагал. Ульи Антон хранил не в доме, а в пристройке, где держал ровную для них температуру зимой. Соответственно, и старье тоже в дом не нес, а выбирал материал, еще годный к дальнейшему употреблению, а остальное сжигал в печке ледяными, ветреными зимами. Где держал этот материал? Так в сарае же, где дрова. А в рабочих ульях, расставленных в саду, трудились пчелы. Но некому было без хозяина откачивать мед, освобождая пространство для следующих взятков. Погибнут пчелы без хозяина, никто не захочет лезть в ульи и помогать «работягам». Катя боялась этих кусачих насекомых, а больше опытных пчеловодов в станице не было. Очевидно, об этом в первую очередь и беспокоился Калужкин, сказавший о гибели своих пчел. Это он имел в виду, а не документы какие-то. Хотя все может быть, надо проверять. Но и в рабочие ульи тоже ведь не полезешь, надо попробовать порыться среди старых. Причем сделать это по возможности днем, а не ночью, подсвечивая себе фонариком, луч которого могут заметить посторонние.
И еще на это время было бы неплохо отвлечь внимание Насти Скоркиной от ее прямых обязанностей: наблюдать и докладывать, в станице же все – как на ладони. А нейтрализовать «тайного агента» могла бы только Зина, ибо ей единственной и мог здесь довериться Турецкий.
Словом, небольшую, в сущности, но тщательную по исполнению операцию надо было хорошо подготовить, ибо Александр Борисович не собирался срывать бумажки с тусклыми печатями с дверей дома и пристроек Калужкина. И тем самым давать повод обвинять его в незаконном проникновении в опечатанное судебными органами жилище. Незачем было так откровенно нарушать закон, и Катя должна была знать и подсказать, как обойти его, – это ж, в сущности, и ее было жилье. Просто, арестовав Калужкина, судебный пристав выселил женщину вместе с ее сыном из «чужого» для нее теперь дома, – брак-то гражданский, и у нее имелся по соседству свой домик. В общем, этим делом Александр Борисович и занялся, выпроводив пришедшую наконец в себя Настасью к ней домой. Вместе с недопитой бутылкой, которую та бережно прижимала к своей «отсутствующей» груди…
Во второй половине дня Зина зашла в дом покойной Дарьи и увидела неубранную посуду на столе, опустевшую Дусину бутылку, о которой говорил Саня, и подремывавшую на диване Настю, которая сразу встрепенулась от скрипа двери.
– Чего надо? – недружелюбно спросила Скоркина и не без труда уставилась на гостью, опустив ноги на пол.
– Здравствуйте, Настасья… извините, не знаю, как по батюшке. Я – медсестра местная, может, слышали, в медпункте сижу. Тут недавно Александр Борисович, ну, который из Москвы приехал и отдыхает у Мамонтовой, заходил. Сказал, что вы приболели. Вот я и шла мимо, дай, думаю, загляну, может, какая помощь нужна? Чем богаты, как говорится.
«Зря, наверное, я ее побеспокоила, – подумала Зина, – спала бы себе и спала. Она ж опять в «разобранном состоянии», если даже обувь не могла снять, и ей сейчас не до «работы». Но кто ж знал?
– А зачем мне помощь? – по-прежнему недружелюбно, разглядывая гостью заплывшими глазами, спросила «тайный агент», как, смеясь, назвал ее Саня.
– Так ведь все ж мы – люди, надо помогать. Или вам лекарство какое-нибудь надо? От головы там… от сердца? Вид у вас действительно нездоровый. Что болит-то? – участливо допытывалась Зина.
– Душа болит. – Настя хрипло засмеялась, отчего лицо ее болезненно перекосилось, и она сжала ладонями виски.
«Э-э, милая, – с юмором подумала Зина, – тебе другое лекарство необходимо…»
И на ее лице отразилось полнейшее понимание недуга, так здорово скрутившего женщину. А та и сама тоже видела, что Зина без особого труда распознала симптомы ее болезни. Посмотрела жалобно на медсестру и развела руками.
– Организм уже не тот…
– А нашей жизни никакой организм не выдержит, – Зина улыбнулась. – Но одно действенное лекарство я знаю.
– Это ж какое? – вяло спросила Настя.
– То же самое, от которого происходит болезнь. Клин, говорят, клином надо вышибать.
– А где его взять, клин твой?
– Так это… у меня, в медпункте. Если совсем плохо, полежи, не ходи никуда, а я сама схожу – принесу. Грамм сто спиртику накапаю.
Лицо женщины немного расправилось, так показалось Зине.
– Ладно уж, подлечи маленько, в долгу не останусь…
Настя охнула, сделав резкое движение, – хотела снять дешевые кроссовки, – и голова ее завалилась на валик диванной подушки. Зина решила проявить заботу до конца. Подошла и стянула с худых ног поношенную обувь. Не знай она от Сани, кто эта женщина, подумала бы, что какая-нибудь случайная продавщица дешевого китайского и вьетнамского шмотья на вещевых рынках, которые иногда устраивали в станице проезжие офени из областных городов. А что, наверное, такими вот, незаметными, и должны быть всякие тайные агенты, не позавидуешь их работе…
Уверенная в том, что Настасье сейчас не до «работы», ибо обещание медсестры скоро доставить ей необходимое «лекарство» должно было отчасти успокоить женщину, Зина отправилась сначала не в медпункт, а к Турецкому, чтобы сообщить о том, что «агент» временно нетрудоспособен.
Поощрительная улыбка Сани показала ей, что он был уверен в ее способностях и его благодарность, как делается обычно в подобных случаях, не за горами. И она с легкой душой, не торопясь, отправилась к себе. Спирт у нее имелся, и «соточки» ради доброго дела было не жалко. Даже и ста пятидесяти…
Александр Борисович вместе с Катей, уже не озираясь и не оглядываясь, прошли в усадьбу Калужкина. Женщина успела рассказать москвичу о том, где и как хранил свои ульи, а также необходимые в работе инструменты Антон Сергеевич. У него было три таких места: в холодной части дома, где сохранялась зимой постоянная температура, в специально оборудованной для этой цели части сарая и в пристройке, в которой у него была столярная мастерская и там хозяин обновлял, чинил и собирал новые ульи. Все три места были, естественно, опечатаны. То есть бумажные полоски с печатями лепились на двери, запечатывая скважины дверных замков. И каждое нарушение, то есть разрыв этих полосок, каралось бы по закону.
Но ведь, надо понимать, какими бы прочными ни возводились сельские строения, у каждого хозяина были на всякий случай свои секреты. Замки, к примеру, заело, так что ж, и наружу не выйти теперь? А окна для чего? Или скрытая от постороннего внимания дверца в чулане? Это как проход в заборе: даже в самом надежном из них обязательно найдется штакетина, которую можно немного отодвинуть в сторону. Нашлась подобная досточка и в задней стенке пристройки. Никто не обратил на нее внимания, когда опечатывали помещения.