Грязнов усмехнулся, заметив протестующий жест Егоркина, который даже встал со скамьи, на которой они сидели в парке оздоровительного комплекса. С немалым трудом Вячеслав Иванович уговорил следователя выйти из здания на территорию, чтобы обсудить проблему без посторонних. Еще и жена Егоркина не хотела отпускать мужа одного, боясь, вероятно, что его, как минимум, похитят. Выражение на лице ее было примерно такое: опасность грозит им тут со всех сторон. Вот как запугали «поборника установления истины»!
Егоркин, видел Грязнов, был действительно не в себе, так его, вероятно, «достали» и свои, а теперь еще и чужие. И тут Вячеслав Иванович решил, что пора вступить в дело дальнобойной артиллерии.
– Я хочу вам, Василий Игнатьевич, нарисовать одну небольшую картинку, а потом спросить у вас, в чем я окажусь неправ, разрешите?
Грязнов заговорил почти ласково, как с больным человеком, и Егоркин лишь сокрушенно вздохнул и почти обреченно махнул ладонью, вернувшись на скамью. Ничего, мол, с вами не поделаешь…
– Между прочим, в расследовании, как вам ни покажется странным, весьма существенную помощь нам оказала ваша дочь. Естественно, что ее имя не будет нигде фигурировать, можете быть в этом абсолютно уверены. Но она помогла нам раскрыть, мягко говоря, человеческую суть генерала Привалова, а также его ближайшие планы. А вот теперь имейте в виду: одно ваше лишнее слово, и ей будет грозить смертельная опасность. У меня имеются все основания так говорить, поверьте на слово, не проиграете, во всяком случае.
– Ее-то зачем?! – в отчаянье воскликнул Егоркин.
– А ее никто не заставлял, даже и не настаивали, не просили. Это ее собственная инициатива. Очевидно, как всякий честный человек… Можете ею гордиться, она выказала куда большую принципиальность, если это свойство характера может иметь различные степени. Полагаю, что уже сам этот факт вам о чем-то говорит, а потому настойчиво советую соблюдать крайнюю осторожность с теми, кто требовал от вас нужных результатов расследования. И в первую очередь – в отношении моего бывшего доброго друга Алексея Кирилловича, оказавшегося совсем не тем, за кого себя активно и профессионально выдавал. Увы, и я дал маху, грешен, хотя это – не утешение. Но я – на пенсии, а вам ведь еще далеко до нее? Так вот, к делу. У него скоро кое-что может взорваться под ногами. И он сам уже понимает, что вы крепко зарвались с этим бессловесным Калужкиным. Вы будете вынуждены освободить его, дезавуировав собственные выводы, если… Если ваши коллеги не попытаются убрать осужденного, как это обычно делается в подобных случаях в криминальной среде. Что скажете?
Егоркин помолчал, а потом безразлично пожал плечами. Ну и тип!
– Ну, а теперь я хотел бы услышать от вас самый простой ответ: кто настаивал больше всех на обвинении пчеловода? Привалов или Микитов? Хотя, в общем-то, это одно и то же, ибо они – и милиционер, и прокурор, – друзья-подельники, как выясняется. Прошу отметить, со слов Людмилы Васильевны. Понимаете, куда дело пойдет? Ну, так кто усердствовал больше остальных?
Егоркин задумался. Протестовать он уже больше не хотел. Значит, информация Грязнова не была для него новостью. Это – похвально, ему теперь есть за что бороться. Да, виноват, но ведь как давили! Чтоб потом набраться храбрости и – поименно…
И Вячеслав Иванович не ошибся. Но, наверное, больше всего на «воспаленную» совесть следователя подействовало упоминание имени его строптивой, но все равно горячо любимой дочери. Или Василий Игнатьевич понял, что в сложившейся, крайне неприятной для него ситуации единственная помощь может последовать лишь от этих, достаточно, как он уже заметил, известных даже здесь, в Истринском пансионате, «пенсионеров» из частного сыска с недавно еще громкими фамилиями. Ну, и оставшимися связями наверняка.
Впрочем, перечислять действующие лица поименно Грязнову не требовалось. Нужен был главный, от кого указания исходили. И на эту роль, как ни печально, «тянул» именно Алешка Привалов. Сообщению Сани Вячеслав почему-то поверил сразу, хотя оно и ударило достаточно больно. И не только по самолюбию. Получалось, что вовсе уже потерял нюх старый сыщик. Не разглядел в ближнем, и так можно было сказать, затаившегося врага, одного из тех, с кем всю жизнь боролся Грязнов, получая и оплеухи от начальства, и скупые слова признания его профессионализма. А у Сани Турецкого что, иначе было? Да то же самое, разве что в других размерах. Хотя как смотреть на вещи…
Собственно, и признания Егоркина, пожалуй, уже мало что изменили бы кардинальным образом. И кто давил на него больнее – областной прокурор Микитов или начальник ГУВД Привалов, – особого значения тоже не имело. Возможно, куда важнее могли бы стать условия, которые диктовались ему начальством. Баш на баш или как-то там еще? В свою очередь, они тоже, должно быть, обещали что-то Егоркину. Но тогда почему у него, по существу, четкого, а может, и честного исполнителя чужой воли, такое сумрачное лицо? Или «разменной монетой» в той ситуации оказалась именно дочь, из-за которой пожилой следователь и готов был подписаться под любым требованием руководства? Тут ведь все может быть…
Но самым тяжким испытанием Вячеслав Иванович посчитал для себя разговор с Дусей. Он еще не был готов к нему. Саня, конечно, настоящий друг и желает ему только добра, об ином и речи быть не может. Но ведь вольно или невольно Дуся оказалась задействованной, пусть и помимо своей воли, в тяжком грехе предательства. Иначе поведение Алексея Привалова расценивать сейчас было невозможно. Захотел, понимаешь, в рай въехать, причем нагло, почти в открытую, ничем не брезгуя и используя даже собственную сестру в качестве подсадной утки! Каким же мерзким гадом надо стать для этого!..
Всплывали в памяти детали бесед с Алексеем, разговоров во время случайных встреч и в Москве, и потом, во время отпуска, на Волге, где, казалось, гостеприимству генерала не было предела. Даже активное участие того в операции по задержанию бандита Саида вспоминалось. Но теперь, в свете новой информации, то, что представлялось логичным и единственно верным, обретало другой, почти зловещий смысл. Надо же быть таким иудой, чтобы любое слово, любое событие использовать в собственных целях! А цели-то сами? Деньги, деньги, наркота, сломанные судьбы людей, горе и беды… И над всем этим – будто зловещая тень, хищный силуэт главного астраханского милиционера. Неужели Евдокия знала об этом и молчала, работая на брата? Да и какой он там брат? Седьмая вода на киселе, одно слово, что родственники… Или генерал использовал женщину втемную, рассчитывая заработать крупные дивиденды от знакомств и связей мужа своей отдаленной сестры? Вот это, наверное, и есть самое верное объяснение. Но Дуся все равно должна ответить честно: было или нет?
Почему-то боялся поставить вопрос в такой плоскости Грязнов. Может, оттого, что и сам понял, что его попытка обзавестись семьей – последняя. Другой больше не будет. Слишком много было уже сделано в жизни ошибок подобного рода, чтобы повторять без конца одно и то же. Да вот и Саня уверяет, что женщина эта – чиста, как ребенок, и обмануть ее, обвести вокруг пальца, такому изощренному преступнику, как Привалов, ничего не стоит. Уверяет Саня, а верится все равно с трудом. Тяжкий труд взвалил на свои плечи Грязнов.