На том они вчера и порешили. Мария, быстро сообразив, что на этот раз оперативники совсем не расположены шутить, не на шутку встревожилась и сама. Чтобы как-то успокоить ее, Гурову пришлось посвятить жену в некоторые подробности дела. Он считал, что, пока они с Крячко не вышли на конкретный след, опасность для Марии существует чисто гипотетическая. Но она должна быть очень внимательна и при малейшем подозрении сообщать о нем Гурову. Опасность, однако, могла бы становиться тем реальнее, чем удачнее действовали бы оперативники. Поэтому на будущее Гуров предполагал и такой вариант, что Марии придется на некоторое время «уйти в подполье», с чем она решительно не соглашалась. Впереди у нее были гастроли и вообще масса планов. Теорию мужа она назвала «пораженчеством», но дала слово, что будет необычайно бдительной и благоразумной.
Это обещание не слишком успокоило ни Гурова, ни Крячко – им было прекрасно известно, что никакая бдительность не защитит безоружного человека от вооруженного, любителя от профессионала. Чтобы как-то контролировать ситуацию, они договорились между собой всячески препятствовать утечке информации на сторону. Гуров считал, что осторожным следует быть даже с Балуевым, возглавлявшим следственную бригаду, – не потому, что не доверял тому, а потому, что не знал, кому доверять не следует. Это было вполне в духе Гурова – жалобы следователей на его самодеятельность и неуправляемость давно стали притчей во языцех. Уходить от щекотливых вопросов и морочить голову работникам прокуратуры Гуров научился в совершенстве. Это происходило не от того, что он испытывал неприязнь к этой категории человечества, а просто в силу его врожденной независимости и особого склада характера. В своей работе Гуров ощущал себя свободным художником, хотя, как и все, носил погоны и любил порассуждать о субординации.
Одним словом, результаты своих поисков они решили держать в секрете, насколько это будет возможно, – до тех пор, пока главные подозреваемые не окажутся в наручниках. Гуров рассчитывал, конечно же, на поддержку начальника главка – генерала Орлова, который всегда понимал его лучше, чем кто-либо, хотя далеко и не всегда одобрял его действия. Однако не было случая, чтобы Орлов отказался прикрыть их своей широкой спиной. Что приходилось генералу в такие моменты испытывать, можно было только догадываться.
Крячко докурил сигарету и призадумался, не начать ли ему вторую, как вдруг к тротуару подкатил серебристый «Опель», из которого выпорхнула женщина в элегантном сером костюме, белой блузке и в черных солнцезащитных очках. Она выглядела вполне благополучной и счастливой, и Крячко, к собственному неудовольствию, не сразу ее узнал. Это была Вишневецкая. Стекла в машине, по нынешнему обычаю, были едва ли не столь же черны, как ее очки, а поэтому Крячко не смог рассмотреть человека, сидевшего за рулем, но в какой-то момент тот на секунду передвинулся на соседнее сиденье – Вишневецкая наклонилась, и они обменялись быстрым, но отнюдь не бесстрастным поцелуем. Крячко успел заметить только здоровый румянец на щеке мужчины, борцовскую шею и аккуратно постриженные русые волосы. Затем дверца «Опеля» захлопнулась, и он сорвался с места. Крячко задумчиво посмотрел, как уносится вдаль серебристый лимузин, и пошел вслед за Вишневецкой.
Она занимала небольшой, но уютный кабинетик на втором этаже здания. Кажется, кто-то из клиентов успел опередить Крячко и уже у дверей поджидал Вишневецкую – он увидел пританцовывающую от нетерпения матрону в безвкусном алом платье с огромным, как витрина, декольте. Увядшее лицо дамы было покрыто толстым слоем косметики и напоминало маску безжалостного сфинкса. Без всякого сомнения, она не собиралась уступать свою очередь никому и ни за что.
Крячко пригладил ладонью волосы и, кашлянув, решительно оттер даму, уже взявшуюся за ручку двери, в сторону.
– Пардон, мадам! – строго сказал он. – Дела службы!
Посетительница на миг онемела от такого нахальства, и Крячко, воспользовавшись этим, быстро проник в кабинет. Стучаться у него не было времени. А объяснять обиженной даме ситуацию не было никакого желания. Ему не хотелось осложнять отношения Вишневецкой с клиентами – мало ли что могло прийти им в голову, узнай они, что их адвокатом интересуются оперативники.
Вишневецкая сидела за столом и раскладывала перед собой какие-то бумаги. Черных очков на ней уже не было. Подняв глаза на Крячко, она едва заметно поморщилась и холодно спросила:
– Вас никогда не учили стучаться? И вообще, не припоминаю, чтобы вам было сегодня назначено. Вы по какому вопросу?
Физиономия Крячко излучала полнейшее простодушие, когда он вместо ответа на вопрос сказал:
– А вы не производите впечатления женщины в трауре, Любовь Николаевна! Никогда бы не подумал, если бы не знал. Завидую вашей выдержке, от души завидую!
Лицо Вишневецкой окаменело. Она на секунду запнулась, а потом тихо, но отчетливо произнесла, сверля Крячко ненавидящим взглядом:
– А вам не кажется, что это чересчур, любезнейший? Какое право вы имеете мне хамить? И кто вы вообще такой, позвольте узнать?
Крячко без смущения уселся в кресло и посмотрел в глаза Вишневецкой.
– Моя фамилия вам ничего не скажет, – заявил он. – Крячко. Ну, вот видите, вы не слышали. А ваш муж меня знал. И я его тоже. Я оперуполномоченный из главка.
– Ах, вот оно что! – потухшим голосом проговорила Вишневецкая. – Тогда мне все понятно. Однако все-таки попрошу вас соблюдать хотя бы элементарные нормы приличия. Насколько это возможно для человека вашего рода занятий, конечно…
Крячко оставил язвительное замечание без внимания и спокойно сообщил:
– Звонил вам сегодня утром. Чертов автоответчик! Похоже, вы никогда не берете трубку?
– Стараюсь не брать, – с вызовом ответила Вишневецкая. – Сейчас столько телефонных хулиганов развелось!
– А мне сдается, вас всю ночь не было дома, – небрежно заметил Крячко.
Он и сам чувствовал, что перебарщивает, но эта женщина действительно начинала его бесить – вчера схоронила мужа, а сегодня уже целует какого-то самоуверенного румяного типа!
Вишневецкая прижала ладони к щекам, а потом каким-то автоматическим движением, точно сомнамбула, извлекла из ящика стола пачку сигарет и закурила. Входная дверь скрипнула, и в кабинет просунулась голова раздосадованной матроны.
– Любовь Николаевна! – умоляющим голосом произнесла голова. – Мне же назначено!
– Закройте дверь! – железным голосом распорядилась Вишневецкая, не поворачивая головы.
Дверь с шумом захлопнулась, но на лице Вишневецкой не дрогнул ни один мускул. Она глубоко затянулась сигаретой и ровным тоном сообщила:
– Всю жизнь терпеть не могла людей вашего круга. Порой мне кажется, что при поступлении в МВД сдают специальный экзамен по хамству. Не прошедших такой экзамен отсеивают.
– Не стоит судить обо всем МВД по моей персоне, – парировал Крячко. – Мое хамство – мое личное дело. И я не всегда его применяю. Зависит от обстоятельств. С вами по-хорошему ведь нельзя, верно? Мой коллега попытался и остался ни с чем.