Он подсеменил к телефонному столику, но дальше действовал с обычной в таких случаях торжественностью. Сначала поставил ногу на табурет, потом подбоченился. Задрал бороду, взял трубку.

– Алё.

– Отче, рычаг покрутить забыли! – кинулась помогать Марья Прокофьевна. – Положите трубку!

Григорий переполошился.

– Ай, ай, напортил всё! Не дождут, бросют! Но на том конце терпеливо ждали.

– Алё, – снова сказал «странный человек» и после этого минуту или две молчал, только слушал. Его лицо помрачнело, между бровей обозначилась складка.

– Давайтя, шлитя, – проговорил он звучным, уверенным голосом. – Маме – чтоб не убивалася. Передайтя: Бог поможет. Ну и я, грешный, чем смогу.

– Что? Вызывают? – весь подобрался Зепп.

– Сподобил Господь. У малого жар страшенный. Мается. Из дворца машина едет. Собираться надоть. Яблочка моченого возьму мальчонке, он любит.

Но прежде чем собираться, подошел к окну, выглянул из-за шторы и показал крышным сидельцам кукиш.

– Что, Жуковский-енарал, съел? Зуб у тебя мелок Гришку схарчить.

Теофельс тоже остановился у подоконника, но задержался там.

– Закрою от греха.

И задвинул занавески плотно. Раздвинул снова – наверху зацепилось кольцо. Опять сдвинул.

На его манипуляции никто не обращал внимания. Марья помогала Страннику переодеться в «дворцовое»: шелковую рубашку, хорошие брюки, теплую сибирку. Тетки-старушки пялились из коридора, «странный человек» их не стеснялся.

Полчаса спустя

Полчаса спустя стояли в арке, ждали машину из Царского. Это Зепп предложил: чтоб не терять ни минуты и поскорее попасть к страдающему цесаревичу, спуститься вниз. Попросился проводить до улицы – «странный человек» не противоречил. Готовясь к сеансу исцеления, он сделался молчалив, будто ушел внутрь себя.

Здесь же была Марья, укутывала его шарфом. Странник послушно задирал голову. В руке он держал сверток с мочеными яблоками, под мышкой – обернутую в платок икону.

– Едут! – показал Зепп налево.

От Фонтанки на большой скорости несся черный лаковый автомобиль, клаксоном распугивая с проезжей части пешеходов.

Григорий выглянул из подворотни:

– Не, с дворца не такая авта приезжает, подлиньше энтой.

– Как же другая? У этой, смотрите, герб императорский на дверце.

Лимузин резко остановился у тротуара. Из кабины выскочил круглолицый и усатый камер-лакей в камзоле с золотыми позументами.

– Григорий Ефимович! Скорее! Ждут!

– А Сазоныч игде? – удивился Странник, идя к машине. – За мной завсегда он ездеет.

– Хворает Иван Сазонович. Лихорадка.

– Ну, после своди меня к нему. Ужо вылечу.

В машине на откидных сидели еще двое, в мундирах дворцовой полиции.

– Охранять будетя? Ну-ну.

С кряхтением Григорий важно сел на заднее сиденье. Велел шоферу в кожаном кепи:

– Трогай, милай. Поспешать надоть.

Тот, не ответив, бешено рванул с места – будто от погони.

Марья Прокофьевна крестила удаляющийся автомобиль, ее губы что-то беззвучно шептали.

Вслед бешено мчащемуся «мерседесу» смотрел и Зепп. Из-за этого оба не заметили, как сзади, мягко скрипнув тормозами, остановилось еще одно авто.

– Что Григорий Ефимович, готов? – спросил Марью седоусый старик точно в такой же ливрее, как давешний круглолицый.

– Иван Сазонович? – пролепетала женщина. – Как же это? А кто же тогда…

Она беспомощно показала в сумерки, где еле-еле виднелись задние огни «мерседеса».

– А-а!!! – зарычал-застонал Зепп. – Это измена! Не уберегли!

– Виноват, – удивился камер-лакей. – В каком смысле?

Не поняла весь ужас случившегося и Марья Прокофьевна, хоть вроде и умная женщина.

– Некогда! Уйдут!

Теофельс кинулся к своему «руссобалту», с первого поворота включил мотор. Машина была зверь, даром что с помятым крылом.

Взревела, выпустила облако черного дыма – и погнала вдоль по Гороховой.

Ужасные минуты

– Что, служивые, груститя? – весело молвил Странник. – Чего носы повесили? Теперя все ладно будет.

Ответом ему было молчание.

Впереди сидел один шофер (виднелся кончик Длинного загнутого уса); напротив пассажира, спиной к движению, расположился незнакомый камер-лакей – он улыбался неживой, будто приклеенной Улыбкой. Чины дворцовой полиции, два крепких молодца, были неподвижны.

– Томно, я чай, во дворце-то? Ништо. Скоро запляшут-запоют. Раньше бы позвали. Эх, гордость, глупость… – Он поглядел в окно. – Эй, ты куды повернул? Не так едем! Навовсе в другу сторону!

Шофер на миг повернул профиль. Лицо было сухое, жесткое. Лицо не прислужника – военного человека, привыкшего отдавать приказы.

– Заткните ему пасть.

– Слушаюсь, ваше высокоблагородие, – ответил камер-лакей и махнул охранникам. – А ну!

Они разом подсели к Страннику с двух сторон. Один взял его за руки, второй лапищей зажал рот.

Сопротивляться «странный человек» и не думал От ужаса он обмяк. Глаза вылезли. Раздалось глухое мычание.

– Ноги. Брыкаться будет, – приказал шофер через минуту.

Тот, что зажимал рот, нагнулся и ловко стянул щиколотки ремнем.

– Вы от енарала? От Жуковского? – сдавленно прошептал Странник.

Кошачья улыбка, не покидавшая лицо «камер-лакея», стала шире.

– Гляди-ка. Дурак-дурак, а умный. Сообразил. В руке у круглолицего (он, пожалуй, был страшнее всех) звякнула сталь – это выскочило из кулака лезвие ножа.

– Не сейчас, вахмистр, – сказал шофер. – Сиденье запачкаешь. Надо, чтобы все чисто. У залива. Концы в воду.

Услышав про воду, «странный человек» вышел из оцепенения. Забился, заорал:

– Лю-юди-и-и! Убивают! Бяда-а-а!

Его коротко, профессионально ткнули пальцем под ложечку, и он согнулся пополам, захрипел.

Автомобиль гнал по темным улицам, мимо складов, мимо глухих заборов в сторону Путиловского завода, к заливу.