Сегодня Краев, а по его примеру и другие тренеры закрыли глаза на то, что большинство ребят работали с прохладцей. Все слишком взбудоражены, разговаривают либо неестественно громко, либо шепчутся, постоянно поглядывают на Астахова и неумело скрывают свое любопытство.
И только Павел Астахов сегодня как всегда. Спокойный, доброжелательный, но дистанционно сдержанный. Он привык к интересу окружающих, который последние три года вызывал на стадионах мира. Любопытные взгляды сопровождали его повсюду, только не здесь: дома его любили – своего, родного. Он – Паша, Павлик, шутливо – Чемпион, Сам, Лично…
Сегодня неожиданно произошло отторжение, он стал Павлом Астаховым, на которого смотрели с любопытством, сторонне.
Павел ничего не замечал. Или делал вид, что не замечает?
Усольцев с Краевым, стоя на пороге тренерской, решали хозяйственные вопросы, касающиеся спортинвентаря. Гутлин топтался неподалеку. Когда через раздевалку в душевую прошел Астахов, Усольцев прервал разговор, взглянул вопросительно:
– Как он?
– Нормально. А что? – Краев чуть надвинулся, смотрел цепко.
Усольцев не отстранился, глаз не опустил, молчал. И Краев, хотя возрастом значительно старше и заслугами в спорте Сергею не ровня, дуэль проиграл, отступил.
– Черт бы всех побрал! – пробурчал он. – Как в общей квартире… Бу-бу-бу… Людям делать нечего?
– В Городе убивают не каждый день, и Павел у нас один, – ответил Усольцев. – Не вызывали?
– А чего его вызывать?
– Вызовут, – уверенно сказал Усольцев. – Не смотри на меня волком. Я же не говорю, что Павел замаран. Но беседовать с ним будут обязательно.
– Ты мне пятьдесят комплектов даешь? – спросил Краев.
– Договорились.
– Спасибо. Будь здоров. – Краев ушел в тренерскую, дверь, правда, не закрыл, поостерегся.
Арнольд Гутлин шагнул к приятелю, дернул за рукав:
– Пойдем, неудобно, ведь не зоопарк…
Усольцев одернул рукав, бросил взгляд на часы.
– Рано, Арик, – сказал он, криво улыбнулся. – Лично для меня слишком рано. – И грубо спросил: – Тебе ясно?
Гутлин приятельствовал с Усольцевым около трех лет, но не мог привыкнуть к неожиданным перепадам, которые происходили в его настроении и поведении. Порой Сергей был рассеян, меланхоличен, в движениях медлителен. Через полчаса становился раздражителен и груб. Проходило немного времени, и это был уже иной человек: общительный, обаятельный, широкий.
Сейчас Усольцев пребывал не в духе, изображал добродушие, но лицо его то и дело передергивало, словно у него болела голова либо зуб и боль свою он тщательно от окружающих скрывал.
Гутлин на грубость приятеля, как обычно, не ответил, посмотрел на высокого мослатого парня, Сашу Перышкина, который развинченной походкой, пританцовывая, направлялся к ним.
– Здравствуйте, Сергей Трофимович, – сказал он одновременно и заискивающе, и развязно. – Вы наша опора и надежа, руководитель и вдохновитель.
– Денег нет. – Усольцев улыбнулся, голос же у него был сух.
– Сразу деньги, – обиделся Перышкин и тут же плаксиво продолжал: – Сережа, на неделю, вот так надо, – и провел пальцем по горлу. – Полтинник.
– Думаешь, мне приятно отказывать? – Усольцев вздохнул. – Потому и злюсь, нет у меня, а тебе надо, я знаю. Извини, Саша, – и взглянул душевно, доверительно и лживо.
– Я знаю, вы завсегда. – Перышкин понимающе кивнул, оглянулся, увидел уже вышедшего из душа одевающегося Астахова и, пританцовывая, двинулся в его сторону.
– Сережа, у меня есть деньги, – тихо сказал Арнольд Гутлин, взглянув виновато.
– Это хорошо. Деньги жить не мешают, – криво усмехнулся Усольцев, наблюдая за Перышкиным, который пританцовывал вокруг Астахова, но заговорить не решался.
– Так дай человеку, раз так нужно ему. – Гутлин вынул из кармана бумажник.
– Ты дурак, братец! – Усольцев взял бумажник, сунул его в карман Гутлину. – У меня тоже есть деньги. Давай сложим в одну кучку и подожжем.
Астахов причесывался перед зеркалом, вмонтированным с внутренней стороны дверцы шкафчика. Он выслушал невнятное бормотание Перышкина, вывел безукоризненный пробор, над висками зачесал волосы назад.
– Перышкин, тебе сколько лет? – Астахов убрал расческу, оглядел Перышкина, ответа явно не ждал. – Двадцать четыре, мы одногодки. – Астахов взял из шкафчика куртку, надел, опустил руку в карман. – Почему ты все время побираешься? Ты же мужик. – Он протянул Перышкину деньги, хлопнул по плечу, громко сказал: – Всем привет и хорошего аппетита! – и пошел к выходу.
Перышкин сунул деньги в карман и, пародируя походку Астахова, прошелся до двери.
– Клоун и дерьмо! – громко сказал кто-то.
Перышкин даже головы не повернул. Погладив карман, в котором лежали деньги, с надменной и брезгливой улыбкой он подошел к Усольцеву и Гутлину:
– Видали? Чемпион! Вы, Сережа, человек! Есть? Есть! Нет так нет.
– Мужчина должен протягивать руку, а не палец, – назидательно сказал Усольцев.
– Вот! А ему унизить обязательно! Так бы и швырнул ему в лицо эти деньги!
Неожиданно Арнольд Гутлин выдвинулся из-за плеча Усольцева и сказал:
– А вы догоните и швырните! – Он покраснел, тряхнул головой, очки скользнули на кончик носа. И, как у большинства стеснительных людей, вид у него был не воинственный, а смешной.
– И швырну, академик! – Перышкин двинулся к выходу. – Когда будут!
– Сергей! – Арнольд все еще пребывал в воинственном настроении. – Почему ты разрешаешь каждому… каждому, – он снял очки, глаза стали детскими, беспомощными, – проходимцу… – Махнул рукой, запал кончился.
– Арнольд, святая ты простота. – Усольцев обнял его за плечи. – Павел Астахов в нашей защите не нуждается. Он сам для себя и бог, и царь, и герой!
Гуров с Астаховым познакомились и шли между рядами пустых трибун. Когда они оказались рядом, то обнаружилось некоторое сходство и определенные различия. Оба высокие и стройные, русоволосые, голубоглазые. Астахов в движениях свободнее, пластичнее. Гуров походил на кадрового офицера в штатском, застегнутый пиджак и рубашка с галстуком лишь подчеркивали это. У Гурова черты тоньше, интеллигентнее, у Астахова проще, мужественнее.
Астахов бросил спортивную сумку под ноги, на правах хозяина жестом пригласил садиться, сам сел на зеленую, шершавую от облупившейся краски скамью и заложил ногу на ногу так, как нормальный человек не может. Было видно, что это не поза, человек сел, как ему удобно. Гуров тоже сел, спинок на скамейках стадиона не прибивают, откинуться нельзя, пришлось опереться ладонями о колени, в общем, неудобно было.
– Слышал, – сказал Астахов. – Все говорят. Я его знал, ссорился с ним. Человек он… – Павел поморщился. – Не любил покойника, вам лучше побеседовать с кем-нибудь другим.