После страшного многомесячного запоя мужа, после своего первого появления здесь, вопля о помощи и долгих слез Ирина изменила отношение к Ветрову. Она знала, что Павел заставил Олега лечиться, хотя оба не сказали ей об этом ни слова. Гордое мужское самолюбие! Она перестала ревновать мужа к этому странному, замкнутому и открытому, хмурому и веселому, до отвращения уверенному в себе человеку. Она чувствовала, что Ветров неравнодушен к ней, влюблен в нее, Ирину, и ведет себя совершенно непонятно, но очень удобно. Мужчину выдают глаза и руки. Павел смотрел бесстрастно, подавая пальто, не придерживал его, не искал прикосновения. Однако она ничуть не сомневалась, этот человек ее любит, и с радостью приходила сюда отдыхать от безделья и суеты дня и напряженного ожидания вечера, потому что каким вернется с работы Олег и чем кончится вечер, Ирина никогда не знала. Порой она ловила иной взгляд Павла – жесткий, требовательный, она два или три раза поинтересовалась, мол, ты хочешь о чем-то спросить? Ветров взгляд мгновенно убирал, лицо его приобретало чуть ироническое выражение, он молча пожимал плечами или улыбался. У него существовала отвратительная привычка не отвечать на вопросы. Однажды Ирина, выйдя из себя, схватила Павла за плечи, потребовала ответа на свой вопрос.
– Ведь и так ясно, – наконец сказал он, – зачем колебать воздух?
Павел искренне полагал, что на многие вещи существует один-единственный, абсолютно правильный взгляд. Он, Павел Ветров, так на это дело и смотрел, так же, естественно, смотрели и остальные разумные люди. Если же они задавали вопросы, то либо притворялись, либо были глупы непроходимо, и в том и в ином случае отвечать им не требовалось.
Олег Перов оказался не тем человеком, в которого Ирина влюбилась до беспамятства и за которого, до последней минуты не веря в собственное счастье, вышла замуж. Прошло время, исчезла загадочность, за стальными мускулами оказался далеко не стальной характер. Ирина гордилась мужем, порой стыдилась его, жалела, ненавидела и любила. Ведь он, такой большой, сильный и несуразный, слабый, безвольный и обаятельный, был ее, Ирины, муж, и другого она не хотела. К Павлу Ветрову Ирина приходила бездумно, как кошка, инстинктивно чувствуя: здесь согреют, погладят, дадут спокойно поспать. Здесь здорово, только родной дом у нее в другом месте.
Павел быстрым, точным движением выключил конфорку. Над туркой уже выросла шоколадная пористая шляпа, она не успела накрыть турку и огонь и, разливаясь, зашипеть, пахнуть горелым, испорченным кофе.
Ирина, свернувшись калачиком, тихо спала в кресле. Ветров на цыпочках вышел в коридор, подхватил чемодан и стал разбирать его. Павел поздно вечером прилетел из далекого города, где на киностудии обсуждался его сценарий.
Ветров в кинематографе был не новичок, по его сценариям поставили три фильма, пять сценариев закрыли на стадиях различных.
Ветров в кино прошел всю трассу от старта до финиша и знает: сегодня киностудия не что иное, как завод по производству кинокартин. Любой студии сценарии нужны, совершенно необходимы, сценариев не хватает, без них задыхаются. Услышав все это, новичок принесет сценарий, либо заявку, и когда его вежливо или не очень вежливо завернут, подумает о редакторах нехорошо, плохо подумает. И будет совершенно не прав. Для того, чтобы сценарий приняли, необходимо множество условий. Во-первых, чтобы его вообще прочитали. Случалось, сценарий возвращают через год, даже не перелистав, так как подавляющее большинство редакторов закончили ВГИК и знают, кто может написать сценарий, а кто не может. Сценарий мог прочитать человек, который ничего не решает. Известно, что «да» влечет за собой ответственность и работу, «нет» не влечет ничего. Возможно, сценарий прочитали, он понравился, но этой темы нет в плане. И наконец, есть все, нет режиссера.
Сценарий Ветрова на студиях читали, режиссеров он определял безошибочно, зная, с кем надо потрепаться о последней неудаче Феллини, с кем вежливо раскланяться, а кому сценарий отдать молча. А зачем разговаривать? Сценарий написан, его надо читать, а уж потом разговаривать или не разговаривать.
Вчера, в десять утра, Ветров вошел на худсовет, раскланиваясь с давно знакомыми редакторами. Уже по их сдержанности, натянутым улыбкам он понял: ничего хорошего его не ждет. Странно, так как предстояло обсуждение третьего варианта, второй приняли месяц назад очень доброжелательно, поправки носили чисто формальный характер. Белокурая девушка, собиравшаяся вести стенограмму, пронесла мимо Ветрова стопку бумаги и карандаши и, сама не слыша собственных слов, произнесла: «Высокий мужчина в темном костюме, берегись. Молчи, Павел, главное молчи». Он проводил девушку пронзительным взглядом, затем сел в дальнем углу, взглянул на мужчину лет пятидесяти с худым асимметричным лицом. Всех остальных Ветров знал, мужчину – нет, значит, начальство, значит, куратор из главка. Павел привычно расслабился, облокотился на раздвинутые колени, сейчас будет старт.
Начали без разминки, не упоминая, что сценарий уже дважды обсуждался, принимался, исправлялся.
– Я в спорте ничего не понимаю, а в этом, как его? – Товарищ опустил уголки рта.
– Горнолыжники, – придушенно, не своим голосом выплюнул кто-то.
– Вот именно. – Товарищ посмотрел на Ветрова равнодушно. Он ладонью начисто стер улыбку и водрузил на лицо выражение, которое можно было прочесть лишь однозначно: «В спорте разбираются лишь недоразвитые, а в горнолыжном и вообще Богом убитые».
– Я не желаю слушать ни ваших возражений, ни оправданий. – Товарищ взглянул на Ветрова еще равнодушнее.
Павел прикинул расстояние, которое пролетел утром, сообразил, что обратно ему лететь столько же, и посмотрел на товарища преданно, ведь авиабилеты оплачивала студия, а смотаться туда-сюда, чтобы выслушать не подлежащий обсуждению приговор, одно удовольствие.
Товарищ говорить умел, он расстреливал сценарий в упор. Беседа получилась содержательной, так как Ветрову отвечать запретили, остальных никто не спрашивал, да и дополнить столь четкое выступление не представлялось никакой возможности. Товарищ уверенно, не утруждая себя доказательствами, уничтожил сценарий, мимоходом обронив, что герой Ветрова выродок, а его отец карьерист и подонок. Изредка товарищ перебивал себя восклицаниями:
– Молчите! Слушать ничего не желаю! – Вены вздулись на его шее.
Хрустнул тонкий карандаш в руках главного редактора, Ветров постарался улыбнуться ободряюще, не получилось, он решил подмигнуть, вышло еще хуже. Он чувствовал себя как лыжник на скоростном спуске, когда трасса уже потеряна, не ты идешь по ней, а она бросает тебя куда заблагорассудится. Ты лишь изо всех сил стараешься не упасть, отлично понимая, что давно все проиграл и борьба твоя никому не нужна и смешна, твое мужество вызывает не уважение, а сострадание.
Почему я не ухожу, зачем сижу здесь? Семьи у меня нет, не голодаю, к чему такой позор выносить? Встань и уйди, командовал Ветров себе, выйди молча, никто и не заметит. Наконец товарищ, несколько успокоившись, произнес:
– Возможно, я в чем-нибудь ошибся и вы написали другое, но я этого в сценарии не увидел, значит, этого не существует. – Он и не подозревал, что слова эти придуманы за несколько дней до его рождения.