Олег катился под горку быстро, алкоголь отключил тормоза, и скорость все возрастала. Павел в его доме бывать перестал, о надвигающейся катастрофе узнавал по участившимся визитам Ирины. Она не понимала, что происходит с мужем, металась в поисках ответа, все чаще приходила к Павлу, спасаясь от похожей на великолепный саркофаг квартиры, одиночества. Она приходила и молчала, Павел знал: стоит ему сказать хоть четверть того, что он знает, Ирина взглянет с презрением и уйдет. Она, как многие женщины, была идолопоклонницей, ее идол – Олег Перов. За него она может убить, пойти на смерть, но только за него, а не против. И какие-либо доводы разума здесь бессильны.
Павел много работал, если раньше выпивал порой, то глядя на Олега, теперь бросил совсем, и вечера стали длинными и еще более тоскливыми. С кем бы Павел ни хотел встретиться, все упиралось в спиртное. «Павел? Привет, старик! – обрадованно или не очень говорил приятель по телефону. – Конечно, увидимся, о чем разговор».
Встретились, садились за столик, заказывали. Не пьешь? Что так? Заболел? Нет? Тогда не валяй дурака. Все работают. Не обижай, от рюмки не развалишься. Час или более обсуждался лишь этот вопрос. Разговор не клеился, расставались друг другом недовольные. В следующий раз приятель на предложение встретиться отвечал вопросом: «А ты как? Нормальный, как все люди? Или не пьешь?» Павел часто задумывался: почему люди не выносят за столом человека непьющего? Видимо, они воспринимают его как укор себе. Вот, братец, и тебе давно бы пора бросить, видишь, сидит человек, пьет боржом. А ты? Так или не так, Павел чувствовал, что его избегают, встречаются с ним неохотно. Закончив работать, – он писал с раннего утра, – Павел маялся, не знал, куда себя девать, с кем встретиться. И как ни гнал он мысли об Ирине, а следовательно, и об Олеге, в конце концов они овладевали им. Сколько он ни думал, выхода не находил. Сдвинул Павла с мертвой точки человек, который никогда не видел Перовых.
С Михаилом Левиным, которого почему-то все звали Мишель, Павел был знаком уже двадцать лет. Мишель был немного старше Павла, работал в популярном журнале и явился первой жертвой Ветрова, когда он поставил лыжи за дверь и решил стать писателем. Мишель брал рукописи Павла безропотно, улыбаясь доброжелательно, но слегка иронически. Несмотря на двадцатилетнее знакомство, они были на «вы», относились друг к другу хорошо, хотя и держались на определенной дистанции. Мишель иронически воспринимал не только творчество Ветрова, но и самого Ветрова. Левин знал Павла двадцатитрехлетним горнолыжником, хулиганистым, максималистом, со всем скандалящим и конфликтующим. Как улыбнулся Левин, познакомившись с Ветровым, так и улыбается иронически двадцать лет, словно ничего за эти годы и не изменилось, как был Павел фрондером, так и будет наживать себе врагов до гробовой доски. Они спорили редко, когда Павел высказывал свое очередное категорическое суждение по поводу новой повести или поведения кого-либо из общих знакомых, Мишель, сняв очки, одаривал его иронической улыбкой и не отвечал. Павел, не успев как следует вскипеть, остывал и переводил разговор на другую тему.
Последний раз Мишель не выдержал, видимо, любому терпению есть предел, и когда Павел, зайдя в редакцию, начал свои очередной выпад против кого-то, Мишель снял очки, посмотрел без улыбки и сказал:
– Хватит, Павел. Все у вас такие разэдакие, один вы принципиальный. Вы как-нибудь сядьте перед зеркалом и подумайте критически о себе.
Павел вернулся домой и задумался, зеркало ему не понадобилось.
«Начнем с того, что все в твоем возрасте имеют семью. Ты, Ветров, один, так как в больших дозах тебя выносила только мать. Любишь ты, если способен на чувство, чужую жену».
И неожиданно увидел он себя во взаимоотношениях с Олегом Перовым со стороны иной. Был приятель, свихнулся, пошел по дорожке плохой. Свихнулся, между прочим, когда ты, Ветров, рядом находился. Что ты, Павел, сделал, чем помог человеку? Смотрел с Олимпа и критиковал? Это теперь помощью называется? Когда человек начал воровать и пьянствовать, ты, Ветров, вычеркнул его из списка и забыл бы, да Ирина не дает. Придет день, Олега Перова приведут на Петровку, затем в суд. Как ты, Ветров, в глаза Ирише посмотришь, на себя самого посмотришь как?
Тогда он поехал к Перову, явился прямо в цех, огляделся, брезгливо поморщился.
– Значит, здесь ты и воруешь, – не спросил, сказал утвердительно, взял со стола брошку, которую в цехе тогда гнали, три вишенки на веточке, покрутил перед глазами, бросил. – Дерьмо. Поедем, разговор есть.
Когда они приехали в бар, Ветров, словно прокурор, оглядел Олега и сказал:
– Значит, так я решил. Надо кончать, выход у тебя один: иди и кайся.
– Ты у врача давно был? – Олег как можно презрительнее оглядел плотную фигуру Павла, посмотрел в его серые глаза, на упрямо выдвинутый подбородок, сжал кулак и усмехнулся: – С чего ты взял?
– Знаю, с чего. Ты воруешь уже давно; я думал, думал и решил – так дальше нельзя. – Павел откинулся в кресле и выругался. – Вот убеждать, объяснять не умею. Ты меня слушай, не перебивай. Ты был человек, свихнулся, ты молод, у тебя жизнь впереди. Если я тебя не остановлю, ты погибнешь. Ты хоть и бывший, но спортсмен, силенка должна в тебе остаться. Ты живешь не один, у тебя Ирина, имя, которое ты изгадил, старые товарищи по спорту. Если ты не остановишься, ты измажешь дерьмом всех. Я этого допустить не могу.
– Ты остановишь! Ты не можешь! – Олег облизнул пересохшие губы. – Ты кто такой?
– Человек. Не очень хороший, но человек, – ответил Павел. – Ты должен пойти и перед людьми повиниться.
…Олег в этот день еще не пил, и внутри у него все дрожало и екало. Он знал Павла, его упрямство и жестокую прямолинейность, понимая, какая угроза нависла над головой. Тут он вспомнил слова Семена Семеновича. Как он сказал тогда о Павле? «Этот человек ради своих принципов тебя с кашей съест и не поморщится». Вспомнил Олег предупреждение прозорливого учителя, да, кажется, поздно.
– Давай выпьем, – сказал он.
– Позже, – отрезал Павел.
Олег подошел к стойке, выпил, поставил два стакана на стол.
– Хиляк, слабня, и такой у меня другом был. – Ветров покачал головой.
– Был? – веселея, спросил Олег. – Раз был, так я пойду. Ни тебе до меня, ни мне до тебя дела нет. Я в Москве ворую один? Займись кем-нибудь еще. – Однако сел на свое прежнее место. – Я кого-нибудь обижаю? – возмущался Олег. – Хороша моя продукция, плоха ли, она нравится людям, они покупают охотно. Мои побрякушки не валяются на складах, не приносят убыток. Тоже мне, борец за справедливость! Ты зайди в обувные магазины, к примеру. Погляди, чем торгуют. Летние туфли, по пяти килограмм каждая, на пластике, походишь в таких месяц, без ног останешься. Никто не берет, полки обваливаются от товара, склады забиты, а твои порядочные гонят план, расходуют сырье, получают прогрессивки. Вот где убытки! Ты их к ответу призови. Рискни! Пока ты будешь ходить по инстанциям, превратишься в долгожителя. Я сделал, тут же продал. Мы следим за рынком, не можем работать для склада, – он рассмеялся. – Мы рентабельны, приносим прибыль.