– Что ты здесь делаешь? – На плечо Бакстера легла тяжелая рука, готовая, по всей видимости, сдернуть отступника с табурета.

Бакстер не был уверен в том, что делает. Конечно, он пил пиво, категорически запрещенный напиток, но испуг лишил его способности говорить. Мэнни осторожно выташил из стиснутых ладоней бокал, толкнул по стойке.

– Убрать!

Изумленная девушка подчинилась. После этого святой отец присел на соседний табурет и склонился к Бакстеру так низко, что носы обоих мужчин разделяли лишь жалкие пять дюймов.

– Выслушай, пожалуйста, сын мой. – Казалось, голос его звучал с небес. – Я не могу силой увести тебя отсюда. Решать будешь сам. Но если хочешь, чтобы я помог, так и скажи. Мы вместе выйдем и вместе вернемся в храм, я сварю кофе, а потом мы поговорим.

Плечи Бакстера опустились, подбородок дрогнул. Но бугорки на языке все еще ощущали неповторимый вкус пива.

– Решение, которое ты примешь, может оказаться самым важным в твоей жизни, – продолжал Мэнни. – Ну, давай же. Здесь и сейчас. Либо ты остаешься, либо уходишь. Остаешься – значит, через пять лет ляжешь в землю. Уйдешь – значит, уйдешь со мной.

С закрытыми глазами Бакстер едва слышно выдавил:

– Я слаб, преподобный.

– Зато я – нет. Позволь, я помогу.

– Прошу вас.

Брат Мэнни без всяких усилий поднял его с табурета, сунул правую руку под поникшее плечо. Медленно и осторожно оба прошли мимо игровых автоматов, пустых карточных столов, мимо неподвижного колеса рулетки. У самого выхода из казино Мэнни вдруг понял, что Бакстер плачет. Заметив слезы, святой отец улыбнулся. Упавший должен достичь дна, только после этого и возможен подъем.

Кабинет Мэнни представлял собой загроможденную вещами большую комнату сбоку от главного зала храма. Секретарша, жена пастора, принесла кувшин горячего кофе и две разномастные кружки. Присев на потертую кожаную софу, Бакстер жадно глотал почти кипящую жидкость, как будто торопился смыть горький вкус пива. Слезы на его щеках успели высохнуть.

Брат Мэнни сидел в деревянном кресле-качалке рядом и, неторопливо роняя давно продуманные слова, легонько покачивался.

– Я отбывал срок в калифорнийской тюрьме, уже во второй раз. Камера была набита всяким отребьем, за решеткой творилось такое, чего мне не приходилось видеть и на улицах, Однажды, забыв об осторожности, я расслабился, и сокамерники набросились на меня. Пришел в себя в тюремной больничке, с перебитыми ребрами, лицо ныло от глубоких порезов ножом, жутко болела сломанная челюсть. Матерь Божья, что я испытывал! Я выпрашивал у Неба смерти. Не мог больше выносить эту жизнь и ненавидел самого себя. Будущее не вызывало никаких сомнений: если мне суждено остаться в живых, выйти на волю, то дни свои я закончу в канаве. Там, где я рос, мужчина либо попадал в тюрьму, либо умирал молодым. Наверное, ты взрослел по-другому, а, Бакстер?

Тот пожал плечами.

– Думаю, я прав, – кивнул Мэнни. – В чем-то по-другому, в чем-то точно так же. Всю жизнь я думал только о себе самом, как и ты. Вечная погоня за наслаждениями, неизбывная гордыня. Знакомо?

– О да, – согласился Бакстер.

– Это грех, а у грешника один конец: боль, саморазрушение, смерть. Вот к чему ты шел, сын мой, и шел уверенной поступью.

– Тогда что же произошло дальше? – спросил Бакстер.

– Мне здорово повезло. Встав с больничной койки, я познакомился в камере с новым заключенным, переведенным из другой тюрьмы. Он был закоренелым преступником, и ему не светило досрочное освобождение. Более доброго, внимательного и счастливого человека я не встречал. Его не мучила совесть, каждый день для него сияло солнце, а жизнь была даром небес. Это после пятнадцати лет одиночного заключения! Тюремный капеллан сунул ему когда-то книжицу с заповедями Господними, и он обрел веру. Обещал молиться за меня и действительно молился, причем просил у Бога за всех негодяев, что тянули срок в соседних камерах. Однажды ночью он подсел ко мне с Библией в руке. Мы проговорили до утра. Позже я слышал, как сокамерники рассказывали ему свои истории, возносили хвалу долготерпению Всевышнего и обещанному Творцом спасению души. Подумай только: отпетые головорезы пели в вонючей камере гимны во славу Предвечного. Сильная, скажу тебе, штука. И я захотел быть с ними. Мне нужно было почувствовать, что грехи мои прощены. Мне нужен был мир, потому как я всю жизнь с кем-то воевал. Мне нужна была любовь – ведь я ненавидел каждого. Мне не хватало сил, в душе я знал, что слаб. Не хватало счастья – слишком долго я ощущал собственное ничтожество. Слова молитвы мы шептали вместе: я и те, что отправили меня на больничную койку. Только теперь они походили на агнцев Божьих. А потом снизошло покаяние, и жизнь моя в одно мгновение переменилась. Переменилась так, что даже сейчас мне трудно в это поверить. Святой Дух забрал меня к себе целиком, старый Мэнни Лусера умер. Но тут же родился новый, тот, который знал: все грехи его прощены и душа уже обретается в вечном спасении.

– А как же наркотики?

– Забыты. Могущество Святого Духа сильнее человеческого желания. Тысячи раз я убеждался в этом на примере несчастных, которые испробовали все: частные клиники, психиатров, гипнотизеров, дорогие заменители. Когда сидишь на игле, ты сам не способен противостоять соблазнам. Сила приходит со стороны. Ко мне она пришла от Святого Духа.

– Я не чувствую в себе этой силы.

– Еще слишком рано. Посмотри на себя: всего через шесть часов после выхода из «Уошу» засесть в дешевом баре. Думаю, это рекорд, Бакстер.

– Я не хотел идти в бар.

– Конечно, не хотел. Но пошел.

– Почему? – едва слышно прошелестело в комнате.

– Потому что ты никогда не говорил себе «нет».

По щеке Бакстера медленно покатилась слеза, тыльной стороной ладони он смахнул ее.

– Мне нельзя возвращаться в Лос-Анджелес.

– Ты не вернешься туда.

– Вы поможете? Один я не смогу. Я боюсь, правда.

– Давай помолимся вместе, сын мой.

– Я попробую.

Глава 19

Через шесть месяцев после того, как официальная регистрация иска известила широкую публику о тяжбе между «Трайлон аэронотикс» и «Бартин дайнэмикс», поле предстоящей битвы обрело четкие контуры, армии противников заняли исходные рубежи. Обе стороны отсылали в суд многочисленные ходатайства, целью которых было укрепление собственных позиций, однако расстановка сил, оставаясь прежней, говорила о примерном равенстве потенциалов. Вялые споры велись лишь по вопросам сроков представления требуемых документов, технологических схем, графиков и имен тех, кто лично должен знакомиться с этой кипой бумаг.

Окруженное сонмом юристов, дело лениво пухло, напоминая хорошо вымешанное тесто. О начале судебного процесса никто не помышлял: до него еще было далеко. Куда спешить, если «Трайлон» педантично оплачивает ежемесячные счета порядка пяти с половиной миллионов долларов каждый?