Вердин замолчал, налил себе рюмку, черпанул ложкой икру, выпил, закусил.
– Не желаешь, дело твое, велю чаю тебе подать.
Парень с блокнотом что-то черканул и сказал:
– Любезный, по правде сказать, маленькое застолье – моя идея. Хочу, чтобы вы расслабились, изобразили мне происшедшее в лицах, чтобы я в роль вошел, кожей почувствовал.
– Да не пью я, мать вашу! – вспылил Иван. Он начинал верить, что выберется из дела живым, привычное спокойствие пропало, убийца начал дрожать.
– Так последняя блядь когда-то девушкой была, – философски изрек сосед. – Сорок лет не пил, а сегодня выпил, и всех делов.
Иван мучился сомнениями, знал, гэбэшникам верить нельзя, да и больно красиво и складно все, словно понарошку.
– А ты что же, фраерок, заместо меня решил с судом потолковать? – Иван очухался, глянул на соседа насмешливо. – Решил, что суд, что церковь грехи отпустят?
– Сам больной, решил, все хворы? Я в суде что хочешь заявлю, и ничего мне не будет. Во-первых, наркоман, на учете скоро пять лет. Главное, я, когда ты автобус рванул, в Москве отсутствовал. Меня, если желаешь знать, даже в России не было. – Он достал из кармана паспорт. – Можешь взглянуть, виза выездная, виза въездная, все чин чинарем. И в Хельсинки сводный оркестр свидетелей наберется, с которыми я там водку пил и кололся в то время, когда твой автобус в Москве кувыркался. А что я в суде говорил? – Парень взглянул на кончик собственного носа, лицо у него стало абсолютно дебильным. – Так у меня галлюцинации. Я в кино такой взрыв видел… Я даже запах тротила чую.
– Кончай, Александр, ты кого хочешь до дурдома доведешь. – Вердин налил себе вторую. Иван подвинул свою рюмку.
– Наливай, командир. Думаю, коли вся Россия употребляет, я от двух стопарей тоже не помру. – Он выпил одним глотком, словно воду, профессионально выдохнул и пояснил: – Я видел, как ее глушат столько раз в жизни, что похож на мужика, который в театре из-под пола слова актерам подсказывает.
Началось обычное застолье, после третьей рюмки Иван порозовел, голос у него раскатился, движения стали свободными, размашистыми.
– Ты придержи, Иван, – сказал Вердин. – А то с непривычки развезет, «мама» не выговоришь.
– Меня что удивляет! – Иван хрустнул корочкой свинины. – Пустили в расход этого чечена, которому я рюкзачок подсунул, шухер поднялся до небес. А сколько их в Чечне положили, никто толком и не знает. Рвануло автобус, пятерых разметало, среди них двое ребятишек. Все на рога встали! А пять душ, считай, одно прямое попадание в подвал в Грозном! Этих журналистов пришили! Каких?
– Холодов и Листьев, – подсказал Вердин.
– Во-во! Так в Москве крестный ход, телевизоры чуть не разорвались. Пацаны! Любую живую тварь жалко! Ежели он по ящику говорил и в газету писал, так у него мать другая? Я почему на дело согласился? Кровопийца? Да я не хуже многих. Сто лет прошло, они не знают, кто команду дал Грозный изничтожить! Зажрались, заврались, на всех плевать хотели, трава не расти. И все говорят, говорят, какую-то правду ищут. Да ты в зеркало взгляни, там вся правда и обнаружится. Старикам на прокорм не платят, сами миллиарды теряют, будто пятак в дырявом кармане, и ни одного виновного! Автобус я рванул в Москве, все чуть не обосрались! А тот же автобус в Буденновске на шурупы разбери, комиссию соберут, чтобы было кому пайку увеличить.
Мне самому взрывать чего в голову не придет. Да я, окромя спичек, ничего и не взрывал отроду. И где ее, взрывчатку, взять, понятия не имею. Ребята, которые меня подговорили, не сантехниками работают, у них все необходимое имеется. Говорят, сунь ты одному чечену узелок под ноги, скажи, что в тряпках деньги на святое дело, да сваливай, и чтобы парень-чечен свалил из автобуса обязательно. Мол, мешочек нужный человек подберет. Ну а когда рванет, мы чечена того за жабры и возьмем. А он в Чечне роду знаменитого. По суду ему вышку наверняка определят, вот скандала-то будет. Я поначалу-то несогласный был, но, когда разговор за баксы пошел, я и задумался. Ну и рассудил, людей так и так убивают, и пользы от их смерти никакой. А тут мне навар солидный. Ну а за совесть я уже говорил, дом с крыши течет. Пусть они верха перестелют, до крыльца дело не скоро дойдет.
Вердин согласно кивал, его напарник делал вид, что записывает.
– Александр, все понял? – спросил Вердин.
– Да, вроде ясно. – Парень убрал карандаш, сунул блокнот в карман. – Я им такую речь толкну, содрогнутся. Можно я добавлю, кто чего людям перед выборами обещал и чего мы имеем?
– Да не к месту вроде? – усомнился Вердин.
– Скажи, скажи. – Иван вытер жирные губы. – Ты, парень, не в себе, чего хочешь говорить можешь. А людям лишний раз услышать не мешает.
– Иван, ты пить кончай, еще переодеться следует, – сказал Вердин.
– У, шкура вонючая, аж воротит! – Иван поднялся. – Вы когда меня из узилища вытащите? Я, когда меня в камеру на Петровку перевели, уже совсем было распрощался со своей молодой жизнью.
– Рано распрощался, – улыбнулся Вердин. – Тебе еще жить и жить. – А сам подумал, что если запись прошла нормально, то парню не дожить и до вечера. – Ты пройди пока в служебный кабинет, обожди, я кое с кем переговорю, уточню обстановку, возможно, ты в каземат уже не вернешься, и мы с тобой рассчитаемся.
Вердин хотел своими глазами увидеть выступление истинного террориста по телевизору, позвонить хозяину, тогда и решить вопрос с Иваном окончательно.
Гуров пригласил Нестеренко в «Пежо», вся группа собралась вместе, оставалось решить, что конкретно делать. И решить должен был Гуров, а он этого не знал. Нестеренко мял в руках фашистскую газетенку, в которой на первой странице жирными буквами красовалась надпись: «Правительство ведет в Чечне мирные переговоры и расстреливает в Москве чеченца, вина которого не доказана». Бывший опер не хотел показывать полковнику паршивый листок, но Гуров его уже читал и в своих рассуждениях учитывал.
Рядом сидели коллеги, соратники, желавшие старшему только помочь, но невольно своим присутствием громоздили на него дополнительную тяжесть. Хотели они того или нет, в их молчании явственно угадывалось ожидание результата.
Совершенно не к месту Гуров представил себя фокусником, стоящим на эстраде с пустым цилиндром в руке. Публика ждет, она убеждена, сейчас маэстро достанет из цилиндра живого голубя. И только он, полковник Гуров, знает, что цилиндр пуст.
Природные способности, выработанное десятилетиями упрямство идти всегда до конца помогли Гурову посмотреть Нестеренко в глаза и сказать:
– Ну что, дружище, сейчас все зависит от нас с тобой. Если сегодняшний день последний, а судя по всему так оно и есть, то вчера Вердин совершил некий поступок, который окончательно подготовил день сегодняшний. А наблюдал вчера подонка отставной полковник, действующий сыщик Валентин Нестеренко. Ты рассказываешь, где Вердин вчера бывал, что делал, я слушаю, мы думаем.