Заглянув в окно, сыщик увидел на полу женские волосы, темную лужу и спрыгнул. Анализ увиденного и выводы не представляли сложности. Ясно, не удалась одна попытка, предпримут другую, а только живой Мельник способен помочь в выполнении задуманного, и вот сыщик здесь и готов охранять руководителя банды от бандитов.
– Конечно, можно вас упрятать в одиночную камеру и оградить таким образом, – задумчиво произнес Гуров. – Но прокуратура нынче строга, больше семидесяти двух часов вас никто держать не будет. А ведь трое суток очень мало… Вы, думаю, хотите жить намного дольше.
Мельник не ответил, смотрел на равнодушно улыбающегося сыщика с неприязнью. Гуров пожал плечами, устроился в кресле удобнее, вытянул ноги, взял бокал с соком, вспомнил, что не видел, как Мельник открывал банку, и пить не стал: береженого бог бережет.
– А я решил, пугаешь, на пушку берешь, – сказал наконец Мельник. – Ты что же, меня охранять собрался? Может, сделаем проще, ты мне скажешь, кто за мной охотится, и я сам уберегусь?
– Не убережешься. – Гуров закурил. – Твои парни увезли покойницу, ты остался один.
– Я могу уехать, – быстро сказал Мельник. – Мы можем все вместе сесть в одну машину и уехать.
– Это вряд ли, – вздохнул Гуров.
– Почему?
– А я не пущу. Здесь человека убили. К утру, полагаю, прибудет прокуратура. И все должны оставаться на местах до ее прибытия.
Мельник налил себе виски, гостю не предложил, понимая, что тот пить не станет. Кто же за мной охотится, думал Гоги и вспоминал последние схватки, разборки, операции. Опасен и непредсказуем люберецкий беспредел. Они могут кого угодно замочить в драке, не признают никаких законов и авторитетов, но только они не станут выслеживать и преследовать. Да и Гоги Мельник им поперек горла не стоит. Значит, здесь они ни при чем. В последней разборке с Ростовом был пришит их пахан. Но Гоги считает, что его в суматохе пришили свои же…
Гуров прочитал о Мельнике десятки донесений и справок, видел множество фотографий и кинокадров, но живым имел счастье наблюдать его впервые. Днем сыщик к Гоги особенно не приглядывался, не было времени, сейчас же его оказалось предостаточно. Вот такой у меня противник, рассуждал Гуров, изучая пуговицу на жилетке Мельника и не поднимая глаз, чтобы не встречаться взглядом и не выдать своей неприязни. Необходимо найти в этом типе нечто человеческое, обыкновенное и мне понятное, тогда мне станет легче. Теоретически в каждом субъекте есть что-то хорошее, уговаривал себя Гуров, пытаясь вспомнить, что из прочитанного о Георгии Акимовиче Мельнике может ему помочь, но вспоминалось лишь мерзостное. Мы сами виноваты, думал Гуров. Расспрашивая о человеке, ищем в нем только дерьмо, нам его и выдают в полной мере. Ведь у него же есть или были папа, мама, чем-то он увлекался. Стоп. Я же знаю, что у него есть дочка, которую он любит. А мать девочки? А может, он вообще любит детей?
– Вы, кажется, хотели встретиться с моими товарищами, – сказал Мельник, поперхнувшись на последнем слове.
Гуров тоже не удержался от смешка, невольно поднял взгляд. Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.
– Товарищами, – повторил Гуров. – А действительно, Георгий Акимович, кем являются для вас эти люди? Партнерами, содельниками?
– Друзьями-неприятелями, – ответил Гоги.
– Ну какой же Кац вам неприятель? – удивился Гуров. – По-моему, Анатолий Самойлович очень полезный для вас человек. Спокойный, умный, богатый…
– И жадный, – добавил Гоги.
– Конечно. Если бы не был жадный, не был бы и богатый.
– Вы что? Приехали для социологического исследования?
– Я приехал, чтобы встретиться с Георгием Акимовичем Мельником. Честно сказать, ваши товарищи меня не интересуют.
Гоги посмотрел удивленно, и не потому, что оперативник интересовался личностью Мельника, а потому, что сыщик признался в этом. Гуров частенько повторял найденное для себя правило, и не только повторял, но и придерживался его. Потому он и решил определить свою позицию.
– Я так днем и понял. – Мельник вытер мокрые губы. – Ничего нового менты не придумали. Подбросили где-то на меня компру, натравили ребятишек, а теперь вроде бы берут под защиту. – Он натужно рассмеялся: – Хотите сделать из меня сексота? Не получится. И не потому, что я честный и шибко принципиальный. А потому, что умный, а сделка для меня невыгодна.
Мельник забегал по номеру, говорил, все больше распаляясь.
– Я тебе могу предложить миллион. А что ты мне можешь предложить? Азефу платили золотом и давали открытый паспорт. И он жил в Париже. Мне от вас не надо золота, у меня его больше, чем у всех вас, вместе взятых. Выпустите меня в Париж, а я отдам вам всю капеллу.
«Действительно, – подумал Гуров, – он из-за условного срока невыездной. На кой черт он нам нужен? Сообщить Интерполу, переправить в Европу, забрать у него списки боевиков. Размечтался, – урезонил себя сыщик, – стоит мне о таком варианте заикнуться, как об этом узнают десятки людей. Меня разотрут по ковру, а его зарежут».
– Не можешь! – Мельник плеснул в бокал виски. – Ты полковник, сыщик в авторитете, а на самом деле ничего ты не можешь! Ну что молчишь?
– А возразить нечего. – Гуров привычно пожал плечами. – Вы все правильно сказали.
– Конечно, правильно. – Мельник понимал, что пить не следует, однако выпил.
Гуров потянулся в кресле, довольно зевнул. «И откуда ты знаешь, что я полковник и сыщик в авторитете? Ты и узнал о моем существовании лишь несколько часов назад. Значит, ты у кого-то спросил, мол, кто такой Гуров Лев Иванович. Ты кому-то позвонил, и тебе ответили, причем сразу же. Из номера ты не звонил. Так откуда? Может, в машине есть телефон? Что же это я не взглянул, есть ли там аппарат, когда я спрятал пистолеты. Сыщик называется. Накладка, но важно другое: если он действительно навел обо мне справку, значит, у него имеется компьютер с банком данных. А это, значит, не слухи, не агентурный бред, значит, такая картотека у Мельника имеется, и я прибыл сюда не напрасно. Поздравляю вас, полковник и сыщик в авторитете, вам остался сущий пустяк: выяснить, где находится компьютер, и суметь его обезвредить».
Гуров открыл глаза, резко поднялся.
– Есть конкретное предложение.
– Какое?
– Выпить кофе, Георгий Акимович. Не мечтать о золоте Азефа, наплевать на Париж с Эйфелевой башни и решить, как нам жить дальше.
Труп Людмилы Заслоновой завернули в плащ и уложили в багажник. Сначала хотели усадить в салоне, но тело заваливалось и могло привлечь внимание гаишников, а сесть рядом, обнять «даму» и изображать любовь ни один из охранников не захотел. Так и засунули Аварию в багажник, пришлось запаску переложить в салон, иначе не помещалась.
Степан вел «Волгу» осторожно, словно вез не коченеющий труп, а нечто хрупкое. Мельник, провожая, приказал избавиться от тела и быстро вернуться. Известно, что отдавать команды легче, чем их выполнять, и непонятно, почему командующие получают материальных благ больше, чем исполнители. Приказать избавиться от трупа и от этого трупа действительно избавиться – вещи несоизмеримые. Когда у тебя на руках покойник, то окружающий мир видится несколько иначе. Взять хотя бы загородное шоссе в будний день около девяти вечера. Прошелестит одинокий «жигуленок», фыркнет непотребно-кособокий автобус – и никого, и тишина. Так-то оно так, но если ты остановился на обочине и присел по нужде, в тот же миг откуда-то фары засверкают, освещая обочину и тебя на ней. И коли ты действительно по малой нужде, так что же делать, отвернулся и стерпел. А если тебе труп из багажника надо вытащить, через кювет его переправить и хотя бы метров на тридцать отволочь?