– Видали его скотскую благодарность? – спросил Николай и достал из кармана блокнот. – Так я на тебя, Америка, записываю, – он послюнявил карандаш и стал, шевеля губами, что-то выводить в блокноте.
Пашка смотрел на его прилизанные рыжие вихры, лакейскую угодливую улыбку и сейчас не верил рассказу Аленки. Чтобы этот жмот задаром истратил хотя бы копейку – да не может быть! Когда половой поклонился и отошел, Пашка сказал:
– Видал кулаково племя? А ты говоришь: мент. Поручители, проценты, расписочки должников. У, шкура!
Серж, казалось, не слушал, смотрел в сторону и тер пальцами висок, потом, как бы спохватившись, переспросил:
– Шкура? Ах да, понятно, – и, уже окончательно придя в себя, продолжал: – Примитив, Павел. Я не о тебе, а о комедии, которую разыгрывает половой. Старо, как колесо телеги. Ненавидит он вашего брата, люто ненавидит, потому и завел ростовщическую контору. Дерет проценты, ежеминутно напоминает, что сегодня вор здесь, а завтра в тюрьме, наслаждается он от такой игры. Но игра эта его и погубит, а поставить точку в логической цепи моих умозаключений и подкрепить их необходимыми вещественными доказательствами должен ты, Павел.
– Это как же? – спросил Пашка.
Серж постукивал по зубам пилочкой для ногтей, выражение его лица непрестанно менялось: то оно улыбалось, то хмурилось, то становилось неподвижным. Но злость и наслаждение своим превосходством и властью присутствовали на его лице при всех выражениях.
– Этот половой довольно тонкая штучка. Но не для меня, Павел, только не для меня. Я обратил на него внимание в первый же день. Уж больно он такой как надо: и прилизанный, и подобострастный, и жадный. Полный букет. После разговора с тобой я стал приглядываться к половому внимательнее и заметил, что чем богаче и солиднее клиент, тем он подобострастнее, но тем он медленнее и хуже обслуживает. И наоборот, на рабочий люд он рычит, но обслуживает быстро и чаевых не берет. Это наблюдение легло первым камнем в здание моего умозаключения.
– Ты хитер, Серж, но, если хочешь, чтобы я тебя понял, ты говори нормально, – перебил его Пашка.
– Привыкай, – презрительно скривил губы Серж. – Но, как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров. С каждым днем я все больше убеждался, а позавчера все окончательно встало на свои места. Ты знаешь, что позавчера в кабинетах произошел маленький эксцесс, и Свисток, – Серж перекрестился, – отправил к праотцам одного гражданина. Тело покойного положили на возок и, по местному обычаю, поручили половому спустить гражданина в канал.
– Что из этого? – спросил, не выдержав, Пашка. – Тарахтишь, тарахтишь, а о чем – не пойму.
– Гражданина этого рано утром хоронила красная милиция.
Серж откинулся на стуле и зевнул. Пашка, сопоставляя факты, молчал. Теперь рассказ Аленки ярко дополнял картину, нарисованную Сержем. Мимо с подносом пробежал Николай, и Пашка проводил его долгим взглядом. Вот оно как поворачивается. Смелый, видно, парень, раз на такое дело пошел и отвез тело своим, чтобы похоронили по-человечески. И совестливый, раз Аленку кормил чуть не месяц.
– Если ты классный вор, – Серж тряхнул Пашку за плечо и повернул к себе лицом, – если ты классный вор, Павел, – повторил он, – вытащи у полового из заднего кармана его блокнот. Сумеешь?
– Плевое дело. Но зачем?
– Вытащи, потом объясню, – Серж подтолкнул его со стула. – Ну?
– В заднике, говоришь! – Пашка встал, прикидывая, где лучше осуществить затею. – Сейчас нарисуем.
Он пошел в коридор и встал в самом узком месте, дожидаясь, когда побежит половой. Все произошло очень просто и не заняло и трех секунд. Николай вынырнул из-за угла с тяжелым подносом в руках, Пашка пьяно качнулся, чуть прижал полового к стене и взялся двумя пальцами за уголок блокнота. Половой извинился и юркнул на кухню, а блокнот остался у Пашки в руке.
– Держи, француз, – Пашка бросил блокнот на стол и принялся за недопитое вино.
– Так-так, – загородившись горой грязной посуды, Серж листал блокнот. – “В”, “ср”, “р”, “б”, – бормотал он, потом хлопнул себя по колену. – Я так и знал. Имена, клички и приметы посетителей трактира. Выше среднего роста, блондин, вот что означают эти буквы. Теперь он никуда не денется.
Пашка понял, что своей ловкостью приговорил человека к смерти, и посмотрел на полового. Николай по-своему понял этот взгляд и, вытирая пот, подбежал.
– Что прикажете?
Пашка смотрел в курносое веснушчатое лицо. “Ровесники, наверное”.
– Спасибо, ничего не надо, – сказал он, отводя глаза. – Что ты теперь собираешься делать, Серж?
– Как что? – удивился Серж, и его флегматичность и спокойствие как рукой сняло. – Серому отдам, – он хлопнул по блокноту. – Серый мне по пятьсот монет за голову обещал – считай тысчонка уже в кармане. Тебе тоже причитается.
– По пятьсот за покойника? – тихо переспросил Пашка.
– Нюансы меня не касаются. Это дело Серого, – Серж потер руки. – Пошли в кабинеты, он, наверное, уже там.
– Иди, я сейчас. Расплатиться нужно. Половой может припереться в кабинет не вовремя, еще услышит чего, – сказал Пашка.
– Молодец, Павел, все в жизни бывает, – Серж встал, спрятал блокнот на груди и застегнул пуговицы. – Жду.
Пашка не мог понять, почему он принял такое решение, но, когда Николай оказался рядом, он громко сказал:
– Получи, – а, выкладывая на стол деньги, шепотом добавил: – Быстро сматывайся. Француз тебя расколол, сейчас докладывает Серому.
Николай сунул мелочь в карман, поклонился и сказал:
– Спасибо, Павел, – он запнулся, окинул взглядом зал и попросил: – Вызови из кабинета Цыгана. Его тут одна дамочка спрашивает.
Пашка вытер пот. “Сорваться? Под землей найдут”. С трудом поднялся и пошел в кабинеты.
Серый сидел, смотрел блокнот и слушал объяснения Сержа.
– Молодец, Пашка, чистая работа, – сказал он и кивнул на стул. – Садись.
– Недаром Америка, – блестя стальными зубами, протянул Валет.
Пашка медленно опустился на стул, вспомнил о просьбе полового и сказал:
– Цыган, топай в залу, тебя там какая-то мамзель спрашивает.
Цыган встал, тронул Сержа за плечо, задумчиво посмотрел на блокнот, который Серый держал в руках.
– Я рад, что ошибся, друг детства. Вдвоем нам будет легче, – сказал он и вышел.
Серый закрыл дрожащими пальцами блокнот.
– Хват, позови отца Василия, – он опустил голову и прикрыл вздрагивающей ладонью глаза.
Когда отец Василий, перекрестившись, уселся на кончик стула. Серый медленно, смакуя каждое слово, объяснил ему ситуацию.
– Изведи из темницы душу мою, – забормотал старик, – но ведь письмецо я от свояка получил. – Он стал рыться в карманах.