— Это дело одного-двух дней, — недовольно пробурчал ювелир, и взгляд его сделался очень подозрительным. — Вам-то что за дело?
— Мне до всего есть дело, когда пахнет криминалом, — заявила я. — Еще раз повторяю: кто-то очень сильно хотел, чтобы сигнал из вашего магазина тревоги ни у кого не вызывал. Теперь же, когда сигнализации нет вообще, этот некто может поздравить себя с перевыполнением плана. Вы кому-нибудь сообщили о том, что расторгли договор с вневедомственной охраной?
— Кому же я мог сообщить? — сердито спросил Блох. — Или вы думаете, что я бегал по улицам, оповещал об этом прохожих?
— То есть практически, кроме самих охранников, никто об этом не знает? — спросила я.
Адам Станиславович на какую-то долю секунды замялся, и это не укрылось от моего взгляда.
— Практически никто! — заявил он категорически, гневно сверля меня глазами. Однако мне показалось, что сейчас Блох злится на самого себя. Это подтвердилось в следующую минуту, когда Адам Станиславович с досадой и некоторым ехидством прибавил: — Исключая вас, разумеется! Вы как-то удивительно ловко умеете залезать в душу, уважаемая! Вас этому обучают на курсах?
— Зря вы сердитесь, — миролюбиво заметила я. — Меня-то как раз опасаться не стоит. Я не краду драгоценностей. Зато я собаку съела на раскрытии преступлений, и к вам меня привело профессиональное любопытство. Я всерьез надеюсь вам помочь, понимаете?
— Извините, не понимаю! — отрезал Блох. — Вы что же — намерены убедить меня, что за всеми этими случаями скрывается чья-то злая воля? И даже обнаружить чья? Абсурд! Вы это высосали из пальца.
— Может быть, — сказала я. — Но как вы сами объясните все происходящее?
Адам Станиславович задумался. Все-таки мне удалось завладеть его вниманием — мы беседовали уже гораздо дольше пяти минут. Это обнадеживало — возможно, Блох решит сообщить что-то важное. Однако, подумав хорошенько, он только неуверенно сказал:
— Ну-у, собственно, у меня нет объяснений… Возможно, кому-то не нравится мое присутствие здесь. Но он не решается играть в открытую. Не знаю… А насчет ограбления… Признаюсь вам, я уже две ночи без сигнализации и — тьфу-тьфу-тьфу — ничего пока не произошло. Через пару дней ее поставят снова, возможно даже, я договорюсь, что какое-то время здесь будут находится физические лица. То есть у предполагаемых грабителей практически нет шансов. Ваша гипотеза не сработала.
— Не загадывайте, — поморщилась я. — Лучше скажите, у вас есть чем поживиться?
Блох метнул в мою сторону быстрый взгляд. Голос его зазвучал с тревожной хрипотцой:
— Вы задаете странные вопросы, дорогая! Я начинаю беспокоиться. Вы уверены, что не хотите меня сами ограбить? — Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла слишком неестественной.
— Почему я спрашиваю? Серьезные ограбления задумываются тогда, когда есть уверенность, что цель оправдывает средства, — объяснила я. — Наобум ворваться в магазин, чтобы взять тысячу рублей, может только такой психопат, как Горохов. Человек, который долго и упорно бьет в одну точку, должен быть уверен, что получит больше. Много больше. Отсюда вопрос — кто может знать, чем у вас можно поживиться?
— Если бы я так легко отвечал на подобные вопросы, — раздраженно заметил Блох, — то об этом знал бы весь город. Но поскольку я не настолько наивен — не знает никто.
И опять мне показалось, что он не совсем доволен собой. Пытаясь убедить меня, он словно обманывал при этом и себя самого, отчего злился еще больше.
— Хорошо, тогда, с вашего позволения, я попробую порассуждать, — сказала я. — Сначала о том, кто может знать о ваших богатствах. А чуть попозже о сигнализации. Но сначала…
— А вы уверены, что я готов выслушать ваши рассуждения? — ядовито заметил Блох. — Обращаю ваше внимание на то, что мы с вами беседуем уже почти полчаса. Вы злоупотребляете моим терпением!
— Скорее, вас заинтересовала тема, — возразила я. — Уверена, что вы согласны слушать меня и дальше, — просто вас смущает моя осведомленность. Но я не собираюсь делиться информацией с широкой общественностью. Во всяком случае, пока. И вам стоит послушать дальше.
Адам Станиславович несколько секунд оценивающе разглядывал меня. Наконец он махнул рукой и присел на стул. Я расценила это как хороший знак.
— А, ладно! — в сердцах выпалил он. — Давайте, выкладывайте! Может быть, в этом есть рациональное зерно. Я вас слушаю!
— Не будем говорить о тех, кто мне совсем неизвестен, — начала я. — Хотя нельзя исключить, что в этой истории присутствует и такое лицо. Но это уж вы сами обдумаете. Я пока буду говорить о тех, кого знаю. Например, об Игоре Николаевиче Пашкове…
Блох резко дернулся, словно его кольнули шилом, и грубовато спросил:
— Этого-то вы откуда можете знать? Или вам что-то опять наплела моя сестрица?
— Без сестрицы не обошлось, — хладнокровно заметила я. — Но господина Пашкова я имею честь знать лично. Мы познакомились с ним на праздновании Восьмого марта, дома у Каваловых. Вы тогда блистательно отсутствовали…
— Час от часу не легче! — воскликнул Блох. — Эта дура, моя сестра, она уже приглашает вас домой?! Неслыханно!
— Что ж в этом особенного? — обиделась я. — Или меня уже и в гости нельзя пригласить?
— Представляю, что она вам наговорила! — саркастически произнес Блох.
— Да, кое-что она мне поведала, — подтвердила я. — Что, вкупе с моим личным опытом от общения с господином Пашковым, представляет немалый интерес.
— Ну, что у вас там за личный опыт общения с этим подонком, я догадываюсь, — бесцеремонно заявил Блох. — Он попросту начал вас лапать, верно? Но что такого особенного об этом животном могла рассказать моя сестрица?
— О том, как вы с этим животным праздновали Новый год, — мстительно ответила я. Мне хотелось отплатить Блоху за бестактность.
— Ах, вот оно что! — зловеще проговорил Адам Станиславович. — Понимаю. Действительно, был такой случай. Бес попутал. Пригласил этого хама в свой дом. Но, заметьте, в первый и последний раз в жизни! Пусть Каваловы его привечают, если им нравится, а я об этом человеке и слышать не желаю. Слава богу, он постоянно шатается где-то по морям. Надеюсь, однажды он наконец утонет и одним мерзавцем на свете станет меньше!
— Очень эмоционально! — сказала я. — Похоже, этот человек произвел на вас большое впечатление. Он так вам досадил в тот вечер?
Адам Станиславович долго молчал, сердито глядя в окно. Потом нехотя признался:
— Да, вы правы, этот тип интересовался моими делами. Но что из этого? Он появляется здесь крайне редко, набегами.
Правда, торчит подолгу — три-четыре месяца… Но мне кажется, этого слишком мало, чтобы выработать какой-то действенный план.
— План он мог выработать, пока болтался по океанам, — возразила я. — Выстаивая одинокие, долгие вахты. Здесь он его попросту воплотил в жизнь. Кажется, в молодости он обнаруживал не только таланты мореплавателя? Почему бы не предположить…