— Ну и куда же вы так бежите?
— Не думаю, что это касается вас, милорд Холланд!
Он слегка улыбнулся, блеснув белоснежными зубами. Эта улыбка показалась Элен неотразимой.
— Вы бросаете мне в лицо мое имя, точно какое-то оскорбление! Я полагал, что мы друзья?
— Я тоже так думала. Однако со времени вашего приезда вы словно не замечаете меня, как будто я в вашем присутствии становлюсь невидимкой. Это мало похоже на дружбу.
— Ну же, моя милая, будьте благоразумны! Если бы я сказал, что мы знакомы, пришлось бы давать объяснения, рассказывать, при каких обстоятельствах мы с вами встретились, а это не нужно ни вам, ни мне. Теперь все проще, особенно если вы позволите мне немного проводить вас.
— Не вижу в этом ни смысла, ни удовольствия!
— А я вижу, — очень мягко возразил он. — Я хотел бы развить ту симпатию, нет, мне не нравится это слово, как, впрочем, и слово «дружба», которым вы только что воспользовались. Скажем, то притяжение, которое вы во мне вызвали еще при первой нашей встрече.
Он хотел взять ее за руку. Она отступила, злясь на себя за то, что снова попадала под очарование этого человека, и в этом гневе она нашла некое убежище:
— Почему бы вам тогда уж сразу не сказать «любовь»? Любовь, тогда как вы опозорили дом своего хозяина, проведя ночь с его женой! И вы теперь смеете…
— Да, смею! Не путайте сердечные порывы с зовом плоти, к тому же ваша хозяйка вовсе не добродетельная недотрога. Я этому чрезвычайно рад, поскольку она поразительно красива и вызвала во мне жгучее желание! Вы — совсем другое дело.
— А ваша жена — третье дело, я полагаю? — бросила Элен, дрожа от гнева. — Вы ведь женаты, если я не ошибаюсь?
— Верно! — миролюбиво признал он. — Уже шесть лет, и у меня трое детей. Леди Изабель, моя жена, — знатная дама, столь же благородная, сколь и красивая, но она не сможет принудить меня к верности, на которую, как ей отлично известно, я не способен. И страсть, исключительно плотская, что внушает мне мадам де Шеврез, не имеет ничего общего с тем, что привлекает меня в вас, Элен!
— Я запрещаю вам называть меня Элен! Вы чудовище, я ненавижу вас! Вы даже не представляете, как я вас ненавижу!
— Ненавидьте, если вам так угодно! — со смехом возразил он. — Но я сумею заставить вас передумать…
Не в силах далее слушать все это, она поспешила укрыться в церкви Сен-Тома. В этот час службы не было, и прохладная и спокойная полутьма успокоила ее. Так же как и накануне вечером, она опустилась на колени перед алтарем Богоматери и погрузилась в молитву, которой на сей раз никто не мешал. Она исступленно молила избавить ее от преследовавшего наваждения и изгнать Генриха Холланда из ее мыслей, надеясь на то, что ей не придется прибегнуть к экзорцизму, ибо человек, ведущий столь порочные речи, мог быть лишь самим дьяволом во плоти.
Однако, возвращаясь в особняк Шеврезов, она не удержалась и бросила взгляд на окна покоев, которые он делил с лордом Карлайлом.
На другой день в Лувре на лестнице, ведущей в покои королевы, Марию догнала Луиза де Конти, горячо обняла ее, после чего взяла под руку и стала подниматься рядом с ней по ступеням.
— Какой чудесный праздник вы нам подарили, моя дорогая! — воскликнула она. — Мне редко доводилось бывать на вечерах столь удачных во всех отношениях!
Последние слова принцесса произнесла почти шепотом и, когда Мария обратила к ней вопросительный взгляд, добавила ей на ухо:
— Праздник в садах оказался еще более удачным, чем в доме. Полагаю, вы тоже так думаете? Ну же, не делайте такое лицо, я ваш друг и не раз доказывала вам это. Лорд Холланд достойный любовник?
— Луиза! Но откуда вы узнали?
— Все просто: я видела, как вы вдвоем вошли в павильон, дверь которого была так плотно закрыта! Не спрашивайте меня, откуда мне известно, что она была заперта: просто мы с Джоном Карлайлом не смогли войти туда. Нам пришлось укрыться в беседке из жимолости.
— Вы и…
Смех Луизы, служивший ей одним из орудий обольщения, зазвенел на удивление весело:
— Почему бы и нет? Это лакомый кусочек, и мы вполне подходим друг другу! Так что мы намерены в скором времени вновь предаться не менее сладким играм.
— Счастливая! — вздохнула Мария. — Вы свободны и можете принимать его у себя! Для меня это невозможно…
— Так я была права! Он отличный любовник и вы были с ним?
— Это не описать словами! — прошептала молодая женщина. — Мы оба сгораем от нетерпения снова встретиться. Но я не могу попросить у вас убежища, как в те времена, когда моим любовником был ваш брат.
— Поверьте, мне очень жаль, но я не могу так поступить с Клодом. Впрочем, я могу дать вам один надежный адрес. Одна из моих бывших горничных ушла от меня, выйдя замуж за весьма состоятельного трактирщика. Теперь она овдовела, взяла трактир в свои руки и заправляет всем с умом и охотой. Она не сможет мне отказать. Ступайте к Эглантине Корбье, ее заведение «Цветущая лоза» находится на улице Нонэн-д'Иерр возле дворца архиепископа Сансского, в тихом месте. Там два входа, один из которых — через небольшой садик, наполовину скрытый беседкой из виноградной лозы. Домик чистый, вино — доброе, к тому же вы будете в стороне от зала, где сидят разные пьянчужки. Впрочем, их крики и песни могли бы вам пригодиться: они заглушали бы самые громкие стоны удовольствия! Поезжайте туда! Я предупрежу Эглантину.
Вместо ответа Мария встала на цыпочки и поцеловала свою золовку.
Два дня спустя в одеждах камеристки Мария встретилась со своим любовником в комнатке с выбеленными известью стенами и выложенным красной плиткой полом. Единственное окно комнаты выходило в сад. Посередине стояла широкая кровать из вощеного дерева, простыни приятно пахли чистотой.
Именно там, однажды вечером, когда, еще слегка задыхаясь, они пили охлажденное вино, чтобы не уснуть, Генрих сказал Марии:
— А вы знаете, что в Лондоне есть человек, который до умопомрачения желает пережить с вашей королевой нечто подобное тому, что мы с вами сейчас пережили?
— Он сумасшедший?
— Отчего же? Из-за того, что она жена короля, который, похоже, нечасто о ней вспоминает?
— Нет, оттого что в Испании инфант воспитывают в жесткости, внушая им, что любовь — это смертный грех. Кстати, недавно мне пришла в голову мысль свести ее с герцогом Монморанси. Но это лишь вызвало скандал. На что уж тут надеяться несчастному англичанину?..
Генрих расхохотался:
— Несчастному англичанину? Да знали бы вы, о ком говорите! Вы помните Бекингэма?
— А, так это он?
— Он самый, теперь он герцог и, без сомнения, самый богатый и самый могущественный человек в Англии! И самый красивый мужчина!
— Неужели? Я предпочитаю вас.