— Спасибо, — говорит Свен. — Отлично. Когда это было?
— Осенью, три года назад. Я хорошо это помню. Как раз накануне выхода второй книги Гольдмана. Советую вам как следует заняться этим Гольдманом, если хотите знать мое мнение. Хотя он скользкий тип. Вполне возможно, все эти годы он вынашивал планы мести, пока наконец не представился случай. Вы же знаете, на что он способен, если верить слухам.
Стол Харри, на краю которого сидит Свен, вплотную придвинут к столу Форс.
— То есть ты думаешь, что Гольдман узнал о том, что Петерссон донес на него, и решил отомстить? — переспрашивает Малин, надеясь, что начальник как-то обоснует эту мысль.
Однако он молчит.
— Вполне возможно, — говорит Харри.
Свен кивает.
— Гольдман не из тех, кто прощает предательство, вам так не кажется?
«Тенерифе», — думает Малин. Она представляет маму и папу стоящими на балконе. Папа словно сошел со страниц буклета, рекламирующего счастливую старость.
Солнце, тепло. Ни туч, ни мороза, ни темноты, ни дождя с градом. Только солнце. И беззаботная райская жизнь во всем блеске своей славы, так могли бы сказать чертовы евангелисты, снимавшие у нее квартиру.
Свен уходит.
— Мы должны снова побеседовать с Гольдманом, — говорит Малин. — Надавить на него как следует. Посмотрим, как он себя поведет.
— Так позвони ему, — советует Харри.
Малин набирает номер. Десять сигналов — ответа нет.
Она качает головой.
— Он мог подослать наемного убийцу, — говорит Мартинссон. — Надо проверить всех известных нам киллеров.
— Книга! — напоминает Малин. — Разве Сегерберг не говорила, что первая книга Гольдмана плохо продавалась? Хуже, чем ожидалось. И если это их совместная кампания, они должны были поделить доходы.
— То есть ты полагаешь, что Петерссон сдал Гольдмана, чтобы привлечь внимание к книге и улучшить продажи?
— Не исключено. Ведь Свен сказал, что сигнал поступил в Интерпол как раз накануне выхода второй книги.
— Но зачем ему это? Ведь у него и без того денег куры не клевали! — недоумевает Харри.
— Он из тех, кому всегда не хватает, — отвечает Малин. — А бизнес есть бизнес. Ты же понимаешь…
— Совсем как Фредрик Фогельшё, — говорит Свен. — Сначала он выигрывает, потом хочет больше — и в результате теряет все.
— Жадность. Скольких она сгубила! — восклицает Малин.
Книги, книги…
Так что же это за жадность, погубившая меня?
Никогда не связывайся с книгами, если хочешь зарабатывать деньги.
Мы напечатали и издали вторую книгу собственными силами. Думали, что она будет продаваться лучше, чем первая, зачем же было отдавать кому-то деньги?
Мы надеялись на нее, как надеются родители на своих детей. И были так же наивны.
Но чертовы книготорговцы, не хотели брать ее. Я напечатал пятнадцать тысяч экземпляров на свои собственные деньги, и теперь мне нужна была хорошая огласка в СМИ.
Я позвонил тому полицейскому и все рассказал. Но Йохен успел уйти. Разумеется, его предупредили, кто его сдал, но как раз этого-то я не боялся. Полицейский, которому я позвонил, надежный человек, поэтому я всегда смог бы отвертеться. Сказал бы, что Йохена выдал кто-то другой из его окружения, ведь не один я знал, чем он занимается.
Низко, понимаю.
Но о том, как был близок Йохен к провалу, написали газеты. И дело сдвинулось с мертвой точки. Только пятнадцать экземпляров пошло в утиль. Конечно, мы выручили совсем немного.
В бизнесе я руководствуюсь одним принципом: прибыль прежде всего. Дело должно приносить деньги любой ценой. Бизнес есть бизнес. И если я не могу заработать на Йохене Гольдмане, зачем он мне вообще нужен, собственно говоря? Нет ничего более мимолетного, чем дружба.
Хотя я прекрасно понимал, на что сделают его способным злоба и самодовольство и какая дверь распахнется тогда передо мной.
На этот раз Аксель Фогельшё впустил их. Пригласил пройти в гостиную, а сам отправился на кухню за кофе и булочками.
Панели на стенах сверкают как новые. «Интересно, видел ли когда-нибудь Аксель Фогельшё пластиковые панели, хоть на фотографиях?» — задается вопросом Малин, в то время как властного вида мужчина возвращается в гостиную с полным подносом в руках.
— Я знал, что вы придете, — говорит он, предлагая им кофе и булочки с корицей из магазина. — Сожалею, что в прошлый раз не смог сказать вам всей правды.
— Почему вы нам лгали? Ведь вы не хотели продавать Скугсо? — спрашивает Харри.
— Но ведь это понятно. Я не хотел компрометировать семью, Фредрика.
— Но ваша ложь, — замечает Малин, — скомпрометировала вас еще больше.
Доброжелательность мгновенно исчезает с лица старика. Малин видит, как он словно замыкается в себе, как вытягиваются его круглые розовые щеки.
— Как вы думаете, — продолжает Малин, — почему Фредрик пытался скрыться от нас? Мы ведь только хотели поговорить с ним.
— Он боялся попасть в тюрьму, — отвечает Фогельшё. — Он запаниковал, ни больше ни меньше.
— То есть вы полагаете, что в пятницу утром его не было в Скугсо? Мы знаем, что он…
Аксель вскакивает с кресла во весь свой могучий рост. Он кричит, в ярости бросает слова в их сторону, выплевывая в воздух капли кофе и крошки белого хлеба.
— Какое право, черт возьми, вы имеете приезжать сюда и копаться в наших делах? У вас же нет никаких доказательств!
Взгляд Харри делается стальным. Он смотрит Фогельшё прямо в глаза.
— Сядьте. Сядьте и успокойтесь.
Аксель подходит к окну и смотрит во двор, бессильно опустив руки.
— Я подтверждаю все, что сказал вам Фредрик. Я пытался выкупить Скугсо. Однако мы не убивали. Теперь вы можете идти. Если хотите знать больше, вызывайте меня на официальный допрос. Но я уверяю вас, это ничего не даст.
— Как вы восприняли отказ Петерссона? — продолжает допытываться Малин.
Но Аксель Фогельшё молчит.
— Вы разозлились на Фредрика? — Форс видит, как безмолвная ярость овладевает всем телом графа. «Нет, это не ты должен злиться, — думает она. — Это Йерри Петерссон должен был злиться на тебя». Потому что она помнит, как было в гимназии. Даже в Кафедральной школе, где она училась, были такие, как Йерри. Дети рабочих, тщеславные, одаренные и умные, общавшиеся с отпрысками богатых и знатных семей, хотя те и не считали их за своих. Малин помнит, как ей было жаль таких мальчиков. Сама она держалась в стороне от школьной «элиты», у нее был Янне. И все-таки иногда где-то в глубине души мечтала принадлежать к этому замкнутому кругу действительно блестящей и знающей себе цену молодежи.