Мне показалось, над телом Андреаса кто-то стоял. Какое-то испуганное, бесцветное существо.

Ясмин в моих руках. И она дышит. Откуда я это знаю? «Она дышит! Она дышит!» — кричит Йерри рядом со мной. Звуки медленно распространяются в воздухе, словно пух или снежные хлопья. Он кричит и смотрит на меня своими твердыми синими глазами. Он чего-то от меня хочет, ему что-то от меня нужно.

В том смысле, в каком мне уже никогда ничего не будет нужно.

Сейчас я опять могу пролететь над тем полем. Оно лежит, тихое и блеклое в струях дождя и клочьях тумана, такого холодного, что даже полевки не показываются из своих нор.

Я не собираюсь ничего рассказывать о том вечере и той ночи, о любви и моем отчаянии, о смерти и белом снеге, о тоненьких струйках крови из оглохших ушей девушки, о красной лужице, напоминающей подушку из мягкого бархата под ее щекой.

Я был зол. Разочарован, но полон решимости идти вперед. Я должен был стать самым безрассудным человеком на свете.

Итак, я поднимаюсь выше.

Я вижу Скугсо и домик Линнеи Шёстедт. Она сидит и ждет смерти, которая еще не скоро придет за ней.

В воздухе кружатся маленькие снежные хлопья, немногим больше комков пыли.

Я пользовался и пользуюсь своими синими глазами.

Теперь я стою на поле. На нескольких квадратных метрах того бесконечного пространства, принадлежащего мне.

В один из дней, когда шел такой же снег с дождем, ребенок превратился в мужчину.

Кем же я был тогда, когда за несколько месяцев до этого стоял на пороге школы и нежаркое августовское солнце ласкало мне лицо?

35

Линчёпинг, 1984 год и далее

Мальчик — а тогда он был еще мальчиком — стоит на пороге Кафедральной школы в лучах августовского солнца, теплого, как его воспоминания о холодных руках матери.

Этот мальчик не курит, как многие из учеников самой престижной в Линчёпинге школы старшей ступени. Тем не менее он стоит на пороге и озирает своих товарищей, собравшихся вокруг него. Они делают то, что он захочет; он привык манипулировать ими. Йерри не видит в этом ничего плохого, ведь люди сами не знают, чего они хотят.

Но потом придут мальчики и девочки из богатых домов, поместий, замков Эстергётланда, и уже не будет иметь никакого значения ни то, что он говорит или делает, ни то, как на него смотрят. Для этих людей он не значит ничего. Они могут беседовать о нем или с ним, но всегда как-то несерьезно, отстраненно, словно он есть и в то же время его нет.

Он хотел бы найти в себе силы наплевать на них, не добиваться их милости, но это ему не удается. Он пытается быть веселым и здесь, на пороге школы, и на уроках, и в столовой, но у него ничего не выходит.

Есть двери, закрытые для него навсегда.

Они открыты тем, у кого есть родословная: мальчикам из замков и имений, детям докторов, но только не ребенку из Берги, чья мать умерла от ревматизма, а бестолковый отец учится в вечерней школе.

Он самый красивый и самый умный. Кому, как не ему, заниматься в географическом и литературном кружках, участвовать в викторинах. И тем не менее он должен постоянно это доказывать.

Послать бы их всех к черту.

И потом эти праздники, на которые приглашают всех, кроме него. Одноклассников пугают его достоинства. Его боятся.

Но Йерри видит только закрытую дверь, но эту преграду нужно преодолеть любой ценой. Они смешны, эти мальчики с громкими фамилиями, с их виллами и машинами. Но только не девочки. Школьницы из замков и поместий с изящными телами и светлыми волосами, обрамляющими точеные лица. Что-то притягательное есть в каждом их движении. И взоры их, как и остальных девочек, обращены в его сторону. Но если остальные капитулируют перед его синими глазами, то эти поворачиваются к нему спиной в самую последнюю минуту. Они ведь знают, кто этот мальчик, откуда он; для них он скорее забавная диковинка, игрушка, чем человек, которого следует воспринимать всерьез.

И все же есть одна девочка, самая красивая из них, понимающая больше других. Она догадалась, кто Йерри на самом деле. Она видит в нем того мужчину, кем он будет в скором времени. Она знает, какую жизнь он может ей предложить.

И она решается.

Однажды вечером, после ежегодного спортивного праздника в школе, они вместе уходят к Стонгону, к зданию заброшенной насосной станции. А потом лежат там, внутри, на одном матрасе, она и он, понимая, что этому мгновенью суждено продолжаться вечно. Их любовь инстинктивна. Это она освободила их от всех сомнений и страхов, словно взорвала все вокруг, оставив после себя только боль и пот.

Это потом будет новогодняя вечеринка.

Белый снег на фоне черного неба и кровь.

И мальчик станет мужчиной.

36

Небо переливается всевозможными оттенками синего цвета, а солнце, похоже, хочет расплавить все вокруг своими лучами, превратив мир в однородную огненную массу. Малин чувствует, как платье липнет к спине, и теплый ветерок овевает тело, словно заключая его в объятия.

Она озирается вокруг.

Роскошно!

Терраса с бассейном, облицованным черной мозаикой, располагается на скале примерно в сотне метров над пустынным берегом.

Малин чувствует желание окунуться, глядя на мужчину, неторопливо плавающего от одного конца бассейна к другому, не обращая никакого внимания на посетителей.

Площадка довольно просторная, верных четыреста квадратных метров. Форс с инспектором Хорхе Гомесом, одетым в легкий бежевый костюм, сидят под зонтиком за столиком из тикового дерева у самого ее края. По другую сторону бассейна, рядом с огромным белым домом в форме куба, отдыхают в шезлонгах две грудастые блондинки. Они возятся со своими мобильниками, поправляют массивные солнечные очки, в то время как трое гориллоподобных мужчин наблюдают за ними через приоткрытую стеклянную дверь.

«Современный замок, — думает Малин. — Смотрится уединенно, хотя он и расположен всего в нескольких милях от трущоб Плайя-де-лас-Америкас.

Дворец из стали и белого камня в лучах южного солнца. Это и есть то, о чем ты мечтала, мама?»

Мужчина продолжает плавать. Вода бьется о черные стенки, плещется через край. Но вот одна из грудастых поднимается и делает Малин и Гомесу знак подойти.

Это Гомес привез сюда Малин. Он говорил не так много, сказал только, что местная полиция знает о сомнительном прошлом Йохена Гольдмана, но на острове скрываются куда более серьезные преступники, уже осужденные за убийство, а не просто люди с плохой репутацией. Поэтому полиция не трогает Йохена, пока нет ордера на его арест.

— Он не из тех, кто любит привлекать к себе внимание, — говорил Гомес на ломаном английском. — Не то что русские. Их мы держим в узде.