«Ты улыбаешься мне, папа».

— А Янне?

«Он должен знать, что мы разъехались».

И она рассказывает папе все.

— Так будет лучше, — заканчивает она. — Идея снова начать совместную жизнь была ошибкой.

И как раз когда папа собирается что-то ей ответить, в дверях показывается мама.

— Это были Харри и Эви. Сейчас они приедут. Им не терпится познакомиться с инспектором криминальной полиции из Линчёпинга.

«Нет, — думает Форс, — только не это».

— Слушай, Малин, — вдруг говорит папа. — Почему бы тебе не помочь мне и не прогуляться до магазина? Купим мороженого.

— Идите, — поддерживает его мама. — У меня ноги болят. Сегодня мы прошли не меньше двух миль, разве такое под силу шестидесятилетней женщине?

Малин допивает вино. Она выливает его в рот до последней капли, но мама как будто не замечает этого.

39

В небольшом супермаркете гудят холодильники и кондиционеры.

Продавец поздоровался с папой как со старым другом, и тот долго разговаривал с ним, демонстрируя почти свободное владение испанским.

Малин не понимала ни слова.

— Рамон, — так представил ей папа потом своего собеседника. — Хороший парень.

— Так что ты говоришь? — спрашивает отец дочь, когда они начинают выбирать продукты. — Ванильное или шоколадное? Ты ведь любишь шоколадное?

— Я хочу пива, — отвечает Малин. — Зайдем в тот бар.

Папа берет пакет шоколадного мороженого из холодильника. Малин замечает, что от паэльи у него остались на рубашке желтые пятна и что его волосы сильно поредели с тех пор, как они виделись в последний раз.

— Зайдем, если хочешь.

Минуту спустя они сидят в баре с потолком из какого-то пористого материала. Несмотря на тридцатиградусную жару, у Малин такое чувство, будто она снова в Линчёпинге, в ресторане «Гамлет». Она вытирает запотевший стакан. Стены бара покрыты голубым кафелем с изображениями рыб, пойманных в сети.

— Мама все такая же, — говорит отец, сделав глоток пива.

— Я заметила.

— И все-таки здесь легче.

— Почему?

— Меньше приходится притворяться.

Малин делает глоток и кивает с таким видом, будто поняла его.

— Тебе, как видно, приходится нелегко, — продолжает папа.

— Да.

— Ты ничего не хочешь мне рассказать, девочка?

Хочу ли я, папа? У половины рыб на этих стенах закрыты глаза, как будто они плавают в темном замковом рву. Она рассказала бы ему о своих снах, о мальчике, о том, что ей интересно, кто он такой и что ему от нее нужно.

— Мне снится мальчик, — говорит она наконец.

— Мальчик?

— Да.

— Маленький?

— Да.

Папа замолкает, пьет пиво.

— Мама жила с нами, когда я была маленькая? — спрашивает Малин.

— Мороженое тает. Пойдем домой.

— Папа…

— Есть вещи, которые надо принимать такими, какие они есть, Малин. И есть вещи, которые лучше держать при себе. Ты ведь сама не очень-то пускаешь других в свою жизнь, ты всегда была такой.

— И что все это значит?

— Ничего, — быстро поправляется отец. — Ничего.

Малин осушает стакан и кладет на стол пять евро, прежде чем подняться.

И вот они с отцом стоят на тротуаре. Мимо проносятся автомобили, где-то звучит музыка, слышатся голоса.

— Ведь вы с мамой что-то от меня скрываете, так? — настаивает Малин. — Вы не хотите мне рассказать кое-что, о чем мне надо бы знать.

Папа смотрит на нее. Он как будто собирается что-то ответить и даже приоткрывает рот, но в результате не говорит ни слова.

— Расскажи, папа, я знаю, ты что-то скрываешь.

Он смотрит на нее растерянно, а потом поднимает глаза в сторону их балкона. Малин представляет себе мамин силуэт там, внутри.

— Тайна. Ведь у тебя есть тайна, так?

— Нам надо поторопиться. Мороженое тает, да и гости скоро придут, — говорит отец вместо ответа. Потом поворачивается и собирается идти.

Малин остается на тротуаре.

— Я устала, папа.

Отец смотрит на нее.

— Я не пойду с тобой, я возвращаюсь в отель.

— Но ты должна попрощаться с мамой.

— Объясни ей все.

Они останавливаются метрах в пяти друг от друга, и Малин ждет, что он подойдет и обнимет ее, чтобы утешить.

Вместо этого он достает мороженое.

— Я все объясню маме.

А потом Малин видит, как голубое пятно его рубашки постепенно исчезает в глубине улицы, освещенной витринами магазинов и баров, уличными фонарями, звездами и половинкой луны в ночном небе.

«Что ты здесь делаешь?

И ты тоже ходишь сюда, Йохен? Это ты сидишь там, за барным столиком?

Что она тут делает?

Тебе, как и всем мужчинам, сидящим там, вокруг подиума, на котором обнаженные девочки пляшут в синем свете флуоресцентных ламп, должно быть, интересно, что делаю я в этом притоне напротив отеля?

Лесбиянка?

Мне плевать, что вы там думаете. Мне плевать, что глоток текилы стоит здесь тридцать евро и что время от времени танцовщицы исчезают с посетителями бара где-то за занавесками».

Африканки.

Гостьи с Балкан.

Русские.

Многих, вероятно, привезли сюда насильно. Сколько из них кончат, как Мария Мюрвалль?

Но сейчас девочки танцуют. Кожа их маслянисто блестит, когда они, словно сонные, крутятся вокруг шеста на подиуме. Они улыбаются, но как-то безучастно, их лица не выражают никаких чувств.

Малин выпивает четвертый бокал текилы, после чего стриптизерши и мужчины вместе со всей комнатой начинают кружиться вокруг нее, контуры предметов расплываются, сливаются друг с другом, а на душе становится теплее и спокойнее.

«Мне хорошо здесь, — думает Малин. — Мое место за этим барным столиком».

Она жестом подзывает бармена. Тот наполняет ее бокал, а она кладет на стол деньги. Она знает, что ей будут наливать, пока она платит, а когда она скатится под стол, ее вынесут на улицу и положат отсыпаться где-нибудь на тротуаре.

«Но я должна твердо держаться на ногах», — думает Форс и закрывает глаза.

Она представляет себе лицо Туве. Что сейчас делает ее дочь? Или нелюдь, готовый задушить ее, все еще стоит у ее постели? Или утонувшие в сточных канавах крысы объедают с нее кожу, пока она спит? Я иду, Туве, я не брошу тебя.