А Петер Шёльд? Натали Фальк?
Что они скрывают?
Зак наливает себе чашку кофе. Пригубливает обжигающий напиток, чувствует, как тело просыпается от одних паров. Ставит чашку на стол, выходит в холл, открывает входную дверь.
Сад неподвижен; цветы, кусты, деревья — как черные застывшие люди.
Папа провел десять лет в больничном интернате, прежде чем смерть пришла за ним. Парализованный, загнанный в себя болезнью Паркинсона, которую не брали ни новые, ни старые лекарства. Как засохшее дерево без листьев посреди сада.
В одних трусах Зак выходит в сад.
Соседей нет дома. Если же они, вопреки ожиданиям, не уехали, то наверняка еще спят. Он открывает почтовый ящик на калитке, просовывает туда ладонь и выуживает очередной номер «Корреспондентен». Заглядывает в ящик — нет ли рекламных листовок, но там пусто, только парочка ленивых уховерток отползают в угол.
Он поднимает газету к небу под таким углом, чтобы в утреннем свете разобрать текст, увидеть фотографии на первой полосе.
Портрет Тересы Эккевед.
С той же пленки, что и те, которые они сами взяли накануне у ее родителей.
«Пропала неделю назад… Родители взывают к общественности…»
Зак сворачивает газету.
Кофе. Нужно выпить не одну чашку. Прочистить мозги, чтобы лучше думалось. Сегодня для них найдется работа.
У Петера Шёльда волосы выкрашены светлыми перьями, он такой тощий, что его можно назвать дистрофиком. Его папа Стен, с решительными зелеными глазами и острыми чертами лица, бросает на сына раздраженный взгляд, когда тот, развалившись на стуле в кухне полицейского управления, крест-накрест складывает свои голые ноги. На лицах нет признаков усталости, хотя они должны были выехать со своей дачи очень рано.
И Малин сразу все видит.
Петер Шёльд прекрасно понимает значение молчания.
Почему?
Потому что есть вещи, которыми ты ни с кем не хочешь делиться, — так, Петер?
Малин садится, Зак направляется к кофейному автомату.
— Кто-нибудь еще хочет кофе?
Но отец и сын отказываются, и Малин, которая уже начала день дома с трех чашек, следует их примеру.
— Спасибо, что смогли приехать так рано.
Часы на стене показывают двадцать минут девятого.
— Нам ехать всего час, около того, — говорит Стен Шёльд. — Раз Тереса пропала, мы делаем, что можем.
Малин переводит взгляд на Петера Шёльда.
Что я вижу в его лице? Страх? Скептицизм? Молчание.
— Так Тереса действительно твоя девушка?
— Да, — мгновенно отвечает Петер Шёльд, проводя узенькой ладонью по волосам.
Зак садится к столу с чашкой дымящегося кофе.
— Ты не больно-то часто с ней встречаешься, — говорит Стен Шёльд, обращаясь к сыну.
— А ты откуда знаешь? Она моя девушка.
— Ты заметил что-нибудь необычное, когда вы виделись в последний раз? — спрашивает Малин.
— Нет, а что, к примеру?
— Ты говорил, что вы познакомились на танцах. Таких танцев в природе не существует.
Глаза Петера Шёльда бегают, потом он переводит взгляд куда-то в небо.
— Ну ладно. Мы познакомились в городе. Просто я не хотел говорить, что я болтаюсь иногда в городе.
— Петер, но ведь тебе разрешается ездить в город!
— Разрешается? Обычно ты не так говоришь. Послушайте, я же вам сказал — она моя девушка. Но мы познакомились не так, как я рассказал поначалу. А все каникулы я провел на даче.
— Да, так и есть, — подтверждает Стен, вновь обретя уверенность.
— А нет ли у тебя какого-нибудь друга, с которым ты встречаешься, когда говоришь, что проводишь время с Тересой? — бросает Малин в лицо Петеру Шёльду.
— Какого такого друга?
— Сам расскажи.
— Мне нечего рассказывать.
— Точно? — переспрашивает Зак. — На сто процентов?
— К чему вы клоните? — спрашивает Стен Шёльд.
— Мне больше нечего сказать, — улыбается Петер Шёльд.
— А ты не знаешь, не встречалась ли Тереса с кем-то другим, когда говорила, что будет с тобой? — спрашивает Зак.
— Я же сказал — она моя девушка.
— Тебя не особо волнует ее исчезновение?
— Волнует. Я очень переживаю. Просто у меня это выражается по-другому.
— По-другому?
Петер Шёльд откидывается на стуле, убирает челку со лба.
«Ах ты, маленький негодник, — думает Малин. — Сколько тебе — четырнадцать? Пятнадцать? И уже такой… Хм, а какой?»
Его глаза. Малин смотрит в них и видит стыд, таящийся во взгляде. И страх. Тебя хочется обнять, но ты уже сделал это невозможным.
— А теперь ты расскажешь все, что может нас заинтересовать, — говорит Малин. — А не то…
— Эй, полегче, — вступает Стен Шёльд. — Вы подозреваете в чем-нибудь моего сына?
— А Натали Фальк? — продолжает Малин.
Петер Шёльд снова улыбается, что-то мысленно обсуждает сам с собой, потом произносит:
— Приятельница по школе, не более того. Мы увлекаемся одной и той же музыкой, все трое.
— Какой именно музыкой?
— Самой современной. Мне и правда больше нечего сказать. Мы можем идти?
— Тереса пропала. Девушку по имени Юсефин изнасиловали, — продолжает Малин. — Расскажи нам, что ты скрываешь. Прямо сейчас. Ты знаешь Юсефин?
— Не знаю я никакой Юсефин.
— Мой сын рассказал вам все, что знает, — говорит Стен Шёльд и встает. — Пошли, Петер.
— Он рассказал отнюдь не все, — возражает Зак.
Когда отец с сыном уходят, Зак и Малин садятся за свои рабочие столы.
— Он рассказал отнюдь не все, — повторяет Зак.
— Думаю, на его месте ты поступил бы точно так же.
— Ты считаешь, его смущало присутствие отца?
— Нет. Папаша знает своего сына. По-моему, он тоже не сильно заинтересован, чтобы Петер нам поведал что-то еще.
— Как ты думаешь, что ему известно?
— Он определенно что-то знает.
Мир подростков. Мир Туве. Она тоже поначалу не рассказывала Малин о Маркусе. Малин надеялась, что их жизни приблизятся друг к другу по мере того, как Туве растет, что точек пересечения станет больше. Получилось ли это? И да и нет.
Нет. Малин, не лги самой себе. Я не знаю, есть ли у Туве тайны от меня. Одному богу известно, раздражаю ли я ее. Иногда я почти вижу, как она презирает меня и ту жизнь, которую я веду.