— Что ты имеешь в виду?
— Это ты стрелял…
Но рот Элиаса Мюрвалля сшит невидимой хирургической нитью, а язык парализован и неподвижно лежит во рту. Мертвую тишину нарушает только гудение вентиляторов.
Со своего места Малин не слышит звука. Но она знает, что он есть: глухое механическое жужжание. Людям нужен свежий воздух.
Якоб Мюрвалль смеется в ответ Шёману.
— Какое мы можем иметь к этому отношение, вы с ума сошли! Мы теперь законопослушные граждане, живем тихо. Механики хоть куда!
— Хорошо, — говорит Бёрье Сверд. — Но ходят слухи, что вы угрожали человеку, который хотел купить в Блосведрете дом, выставленный на продажу, агенту по недвижимости. Что ты на это скажешь?
— Брехня. Это наша территория, и если мы предлагаем более высокую цену, то покупаем мы.
— В ночь со среды на четверг? Я спал в постели рядом со своей женой. Да, не всю ночь, но я был там, в постели со своей женой.
— Мария? Ты недостоин произносить ее имя. Слышишь ты, полицейское рыло? Бенгт Андерссон… Мария… Мяченосец — выродок, ей надо было послать его ко всем чертям.
Якоб Мюрвалль вскакивает, но затем опять оседает на стул, словно мускулы теряют свою силу.
— Она заботилась о нем. Она была самым добрым, самым теплым человеком. Божьим подарком этой проклятой планете. Она всего лишь заботилась о нем, можешь ты это понять, полицейское рыло? Она была такой. И никто не мог помешать ей. И если он отблагодарил ее тем, что сделал в лесу, то он заслужил смерть и дорога ему в преисподнюю.
— Но вы ему не помогали туда попасть?
— А ты как думаешь, полицейское рыло, как ты думаешь?
«Армия отступает», — замечает про себя Малин.
Клан Мюрвалль покидает фойе полицейского участка, дрожит на морозе, занимает места в своих машинах.
Элиас и Якоб усаживают мать на переднее сиденье автобуса — разве она не справилась бы сама?
Она только что стояла в вестибюле, с шалью на голове, ее широко открытые глаза, казалось, были готовы выскочить из орбит.
Она кричала на Карима Акбара:
— Я должна забрать моего Адама домой!
— Руководитель предварительного расследования…
Карим, в котором с детства воспитывали уважение к старшим, был обескуражен внезапным приступом гнева пожилой женщины.
— Ему надо домой. Немедленно!
Остальные члены семьи стояли за ней стеной, впереди жена Адама, дети, вьющиеся у нее под ногами, всхлипывающие.
— Но…
— Тогда я должна, по крайней мере, увидеть его.
— Фру Мюрвалль, ваш сын… он не может принимать посетителей. Руководитель предварительного расследования Свен Шёман…
— По мне, хоть сам дьявол руководитель предварительного расследования! Я должна увидеть моего мальчика, и все.
Улыбка быстро превращается в гримасу, обнажаются невероятно белые зубные протезы.
Это возмущение — спектакль, игра.
— Я посмотрю, что можно…
— Да ничего ты не можешь сделать.
С этими словами Ракель Мюрвалль поворачивается, поднимая руку, и командует отступление.
Часы на стене в вестибюле показывают 14.50.
Зал заседаний. Слишком холодно для проветривания, поэтому здесь все еще пахнет сигаретами с ментолом.
— Лисбет Мюрвалль обеспечила алиби своему мужу Элиасу, — говорит Малин.
— Все они так или иначе обеспечат друг другу алиби, — отвечает Зак.
— Похоже, они никак не связаны с Бенгтом Андерссоном, если не считать того, что он был клиентом их сестры и проходил по делу об изнасиловании, — замечает Юхан Якобссон.
— Тем не менее мы должны провести обыск в Блосведрете, — добавляет Свен Шёман. — Я хочу знать, что есть в тех домах.
— Достаточно ли у нас оснований? — сомневается Карим Акбар. — Мотив, несколько улик — и больше мы ничего не имеем.
— Я знаю, что мы имеем. Этого достаточно.
— Мы только посмотрим немного, — успокаивает его Бёрье Сверд. — Это не так уж страшно.
«Всего лишь перевернем все вверх дном, — думает Малин, — остальное не страшно». И говорит Кариму:
— Выпиши ордер.
— О’кей, — соглашается Карим.
— Я хочу поговорить с родителями Иоакима Свенссона и Йимми Кальмвика, — напоминает Малин. — Кто-то должен подтвердить, чем они занимались в среду вечером. Возможно, мы больше узнаем и о том, как они преследовали Бенгта Андерссона.
— Выстрел, — напоминает Зак. — Мы по-прежнему не знаем, кто стрелял.
— Делаем так, — объявляет Свен. — Сначала обыск. Потом можете поговорить с родителями парней.
Малин кивает и думает о том, что в операции в Блосведрете должны быть задействованы все силы. Кто знает, что может прийти в голову этим безумцам.
Потом ей вспоминаются слова испуганного Фредрика Уннинга: «Ведь это останется между нами, правда?» И она понимает, что теперь просто обязана провести эту линию расследования как можно дальше.
— На Блосведрет! — провозглашает Юхан, вставая.
— Если замутить воду в болоте, что-нибудь всплывет обязательно, — замечает Бёрье.
Болото. Ты знаешь кое-что о нем, Бёрье, ведь так?
Ты побывал в болоте, когда бессонными ночами лежал рядом со своей женой и слышал, как ей трудно дышать, потому что ее атрофировавшаяся диафрагма еле-еле удерживает легкие.
Ты чувствовал влагу, слизь на своих пальцах, ночью, в слабо освещенной спальне, когда она хотела, чтобы за ней ухаживал ты, а не безымянный социальный работник.
Да, ты знаешь кое-что о болоте, Бёрье, но есть и то, чего ты не знаешь.
Ты тоже по-своему ловил за оградой мячи, но никто не смеялся над тем, как ты это делал.
Ты никогда, никогда не был по-настоящему голоден, Бёрье.
По-настоящему одинок. Опасно одинок. Одинок настолько, чтобы остро отточенным топором отрубить ухо своему отцу.
Я парю над равниной, приближаясь к Блосведрету. Отсюда, сверху, строения этого крохотного поселка похожи на черные точки на бесконечном белом покрывале, а дерево, где я висел, напоминает частичку пепла в нескольких милях к западу.
Я опускаюсь, вижу автомобили, мерзнущих полицейских и Мюрваллей, собравшихся на кухне дома Ракели. Слышу их проклятия, вижу злобу, которую они не могут скрыть.
Если реактор не охлаждать, он взорвется. Или вы не понимаете принципа скороварки?
Насилие можно запереть, не более. А сейчас вы находитесь у его границы. Или вы думаете, что четыре человека в полицейской форме за дверями этого дома смогут удержать насилие внутри?