— Через замерзшее стекло, я полагаю, — уточняет Малин.
Зак кивает.
— Семейные проблемы самые тяжелые, верно?
Ворота фабрики «Коллинз», похоже, выросли с прошлого раза, а лес возле парковки как будто стал гуще и замкнулся в себе. Производственные корпуса за оградой имеют депрессивный вид, словно готовы в любую минуту переместиться куда-нибудь в Китай, чтобы набрать там рабочих, готовых трудиться за сотую долю того, что получают нынешние.
«Опять они, — думает, должно быть, охранник в будке. — Мало они заставляли меня открывать им окошко и мерзнуть».
— Мы ищем Карла Мюрвалля, — обращается к охраннику Малин.
Тот улыбается и качает головой:
— Тогда вы приехали напрасно. Карла Мюрвалля позавчера уволили.
— Он уволен? — переспрашивает Зак. — И вы, конечно, не знаете почему, ведь вы не интересуетесь такими вещами?
— За что людей увольняют? — Охранник выглядит оскорбленным.
— Откуда я знаю? Расскажите.
— В его случае — за странное поведение в отношении коллег, за угрозы в их адрес. Вы хотите знать больше?
— Достаточно, — обрывает его Малин.
У нее нет сил расспрашивать о ночи убийства и дырке в заборе. Ведь каким-то образом Карл Мюрвалль той ночью покинул территорию завода.
— Мы можем объявить его в розыск? — спрашивает Малин у Зака, когда они покидают парковку «Коллинза» и направляются к главной трассе.
Им навстречу движется грузовик, чей кузов угрожающе кренится в сторону проезжей части.
— Нет. Для этого надо иметь что-то конкретное.
— Но у меня есть.
— То, о чем ты не можешь рассказать.
— Это он.
— Придумай что-нибудь другое. Ты всегда можешь вызвать его на допрос.
Они сворачивают на главную трассу, уступая дорогу черному мотоциклу «БМВ-круизер», превысившему скорость по крайней мере на сорок километров в час.
— Но тогда нам нужно найти его.
— Ты думаешь, он дома?
— Во всяком случае, можно попытаться.
— Ничего, если я включу музыку?
— Как хочешь.
И через несколько секунд салон наполняется сотнями голосов. «Немного мира, немного солнца…» — поют они.
— Хоровая версия классического шлягера, — поясняет Зак. — Поднимает настроение, правда?
Часы показывают половину четвертого. Малин и Зак звонят в квартиру Карла Мюрвалля на Таннефорсвеген. Краска на двери отслаивается, и Малин вдруг замечает, что вся лестница давно нуждается в ремонте. Однако, похоже, никому нет дела до мест общественного пользования.
И никто не открывает.
Малин смотрит в почтовую щель. Газеты и конверты лежат на полу нетронутыми.
— Как быть с ордером? — рассуждает она. — Я не могу сослаться на то, что говорила мне Вивека Крафурд, а нападение на Ребекку Стенлунд само по себе не основание входить сюда, когда нам вздумается.
— Где он может быть? — громко спрашивает Зак.
— Ребекка Стенлунд говорила о какой-то землянке в лесу.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что нам снова нужно ехать в лес?
— Иначе кого же мы видели той ночью… Он должен быть там.
— Думаешь, он прячется в охотничьей избушке?
— Вряд ли. Но там, в лесу, кто-то есть. Я чувствую.
— Тогда нечего ждать, — обрывает ее Зак.
На морозе мир сжимается до размеров темной комнаты, вмещающей все, что было в атмосфере. До тугого и вязкого вещества «черной дыры».
«Ты стережешь свои тайны, — думает Малин. — Ты, темный лес Эстергётланда».
Сегодня снег промерз лучше, чем в прошлый раз, и они идут по насту. Или это мороз постепенно превращает снег в лед? И ледниковый период, начавшийся несколько месяцев тому назад, навсегда преображает все: растительность, пейзаж, звуки в лесу? Деревья вокруг похожи на мощные колонны античных руин.
След в след.
Среди всех брошенных детей, которых никто не видит, о которых не заботятся ни отцы, ни матери и от которых отказался весь мир, всегда найдется несколько таких. Они покажут себя. И мир, бросивший их на произвол судьбы, пожнет плоды своей бессердечности.
В Таиланде.
В Руанде и Боснии.
В Стокгольме.
В Линчёпинге.
В Юнгсбру, в Блосведрете.
«Нет ничего проще, — думает Малин. — Заботься о маленьких и слабых. Дари им любовь. Зло не дано нам изначально, оно нами создается. Однако существует изначальное добро, я так полагаю. Но только не в этом лесу. Добро давно покинуло это место, осталась только борьба за выживание».
Пальцы болят в перчатках, неспособных защитить от стужи.
— Черт, как холодно! — возмущается Зак, и Малин кажется, что за последние месяцы она слышала от него эти слова тысячи раз.
Ноги не слушаются. А тьма опускается все ниже, и мороз все глубже проникает в тело. Пальцев как будто нет ни на руках, ни на ногах. Осталась только боль.
Избушка Мюрваллей холодная и пустая. Снег снова засыпал следы лыж.
Малин и Зак молча стоят у двери.
Они прислушиваются, но кругом тихо. Только зимний лес, лишенный запахов, окружает их.
Но я чувствую, чувствую: ты сейчас где-то здесь.
Должно быть, я заснул. Очаг погас, в нем нет дров. Я мерзну, я должен затопить его снова. И когда они придут, чтобы впустить меня, здесь будет тепло.
Моя землянка — это мой дом.
Она всегда была моим домом, а вовсе не квартира на Таннефорсвеген. Это было единственное место, где я спал, думал и пытался все понять.
Вот я подкладываю дрова, хочу зажечь, но спичка соскальзывает.
Я мерзну.
Но здесь должно быть тепло, когда они придут, чтобы впустить меня, когда они вернутся с любовью.
— Здесь никого нет. Форс, ты слышишь, что я говорю?
Перед избушкой поляна — совершенно безмолвное место, окруженное деревьями, лесом и непроницаемой темнотой.
— Зак, ты ошибаешься.
Здесь кто-то есть. Кто-то шевелится. Или это зло? Дьявол? И я чувствую запах…
— Через пять минут совсем стемнеет. Я возвращаюсь.
— Пойдем дальше, — говорит Малин и шагает вперед.
Она метров на четыреста успевает углубиться в темноту леса, но потом слышит сердитый голос Зака:
— Возвращаемся!
— Еще чуть-чуть.
— Нет.