Пара среднего возраста женщин с одинаковыми очками от Версаче остановились возле нашего столика с подносами в руках и принялись оглядываться в поисках свободного места. Одна из них увидела мою почти пустую чашку и крошки от булочки на блюдце перед Джоэллой и громко вздохнула.

— Хорошо вздыхаете, — сказала Джоэлла. — Солидная практика?

Женщина сделала вид, что не слышит, и перевела взгляд на подругу. Та тоже вздохнула.

— Ого, оно заразно, оказывается, — сказал я.

— Некоторые люди иногда просто не умеют себя вести, не находишь? — произнесла первая женщина, обращаясь ко второй.

Джоэлла широко мне улыбнулась.

— «Не умеют себя вести», — повторила она. — Им хочется назвать меня черномазой, но вместо этого они рассуждают про «неумение себя вести». Это льстит их самооценке.

Она повернулась к женщинам, которые смотрели куда угодно, но только не на нас:

— Так ведь, а?

Женщины опять вздохнули.

— Н-да, — протянула Джоэлла, как будто получила подтверждение своим словам. — Идем? — Она встала.

Я взглянул на ее кружку, крошки булочки и свою чашку с остатками кофе.

— Оставь, — сказала она. — Сестрички за нас все уберут. — Она поймала взгляд первой вздыхавшей женщины: — Так ведь, милая?

Та уставилась на стойку.

— Ага, — сказала Джоэлла Томас с широкой улыбкой. — Все так. Женская взаимовыручка, мистер Кензи, это прекрасная вещь.

Когда мы вышли на улицу, женщины все еще стояли у нашего столика с подносами в руках и по-прежнему вздыхали, — судя по всему, ждали официантку, которая приберет со стола. Какое-то время мы просто шагали рядом. Утренний ветер пах жасмином. Улицы начали заполняться народом. Прохожие на ходу жонглировали воскресными газетами, белыми пакетами с булочками, стаканчиками кофе или сока.

— Почему она вообще к вам обратилась? — спросила Джоэлла.

— Ее домогался один тип.

— И вы с ним разобрались?

— Ага.

— И думаете, что до него дошло?

— Тогда — думал. — Я остановился, остановилась и она. — Детектив, в последние несколько месяцев Карен Николс не насиловали и не избивали?

Джоэлла Томас внимательно посмотрела на меня, ища патологию — возможно, признаки сумасшествия, лихорадочный блеск в глазах, саморазрушительную одержимость.

— Если я скажу да, — спросила она, — то вы снова отправитесь разбираться с этим деятелем, как в прошлый раз?

— Нет.

— Правда? Как же вы тогда поступите?

— Передам информацию в правоохранительные органы.

Она широко улыбнулась. Зубы у нее были самые белые из всех, какие я когда-либо видел.

— Ага.

— Нет, честно, так и поступлю.

Она кивнула.

— Нет. Насколько я знаю, ни жертвой изнасилования, ни жертвой нападения она не была.

— О’кей.

— Однако, мистер Кензи…

— Да?

— Только учтите: если то, что я вам скажу, дойдет до прессы, я вас уничтожу.

— Понял.

— С лица земли сотру.

— Усек.

Она засунула руки в карманы и оперлась спиной о фонарный столб.

— Это я к тому, чтобы вы не думали, будто я такое трепло, что сливаю информацию каждому частному сыщику. Помните копа, которого вы в прошлом году разоблачили?

Я молчал, ожидая продолжения.

— Он вообще недолюбливал женщин-полицейских, а уж если ты еще и черная — и подавно. Если женщина давала ему отпор, он тут же распускал слух, что она лесбиянка. Когда вы его вывели на чистую воду, в полицейском управлении начались перестановки. Меня перевели из его отдела в убойный.

— Где вы нашли себя.

— Я заслужила это место. Но считайте, что я возвращаю вам долг. О’кей?

— О’кей.

— Вашу покойную приятельницу дважды арестовывали в Спрингфилде. На панели.

— Клиентов брала?

Она кивнула:

— Да, мистер Кензи. Карен Николс занималась проституцией.

8

Кэрри и Кристофер Доу — мать и отчим Карен Николс — жили в Уэстоне, в огромном особняке, бывшем точной копией «Монтичелло» Джефферсона. Дом, такой же большой, как и другие на этой улице, стоял на лужайке размером с Ванкувер, блестевшей от капелек воды, разбрызгиваемых тихо шипящими спринклерами. В этот район я поехал на «порше», который предварительно помыл и отполировал. Одет я был соответствующе — в духе детишек из сериала «Беверли-Хиллз 90210» — легкий кашемировый жилет, белоснежная и ни разу не надеванная футболка, брюки от Ральфа Лорена, бежевые мокасины. Реши я в таком прикиде пройтись по Дорчестер-авеню, то в момент схлопотал бы по морде, но здесь, похоже, подобный гардероб считался нормой. А будь у меня еще солнцезащитные очки за пятьсот долларов и не такая откровенно ирландская рожа, глядишь, меня бы еще кто-нибудь из местных и в гольф сыграть пригласил. Но тут уж ничего не поделаешь — Уэстон не стал бы дорогим районом в и так недешевом городе, если бы у здешних аборигенов не было каких-никаких, а стандартов.

Я шел по выложенной камнем дорожке к парадному входу четы Доу. Они открыли дверь и стояли, дожидаясь меня, — приобняв друг друга за талию и махая мне руками, точно Роберт Янг и Джейн Уайатт из сериала «Отцу виднее».

— Мистер Кензи? — сказал доктор Доу.

— Да, сэр. Рад знакомству. — Я протянул руку, обменялся рукопожатиями и с ним, и с его женой.

— Как добрались? — спросила миссис Доу. — Надеюсь, вы ехали по Пайк?

— Да, мэм. Ни одной пробки.

— Вот и замечательно, — сказал доктор Доу. — Да вы заходите, мистер Кензи. Заходите.

Он был одет в выцветшую футболку и мятые песочного цвета брюки. Его темные волосы и аккуратно подстриженная бородка были чуть подернуты сединой, а улыбка лучилась теплотой. Он совершенно не вписывался в образ деятельного хирурга из главной городской больницы, обладателя портфеля акций и раздутого эго. Он уместнее выглядел бы в кафе в Инмен-сквер читающим поэзию, попивающим травяной чай и цитирующим Ферлингетти. [5]

Миссис Доу носила рубашку в черно-серую клетку, черные лосины и такого же цвета сандалии. Волосы ее имели оттенок темной клюквы. Ей было как минимум пятьдесят — во всяком случае, к такому выводу я пришел, изучив биографию Карен Николс, — но выглядела она лет на десять моложе и повадкой напоминала скорее студентку — из тех, что, собравшись на девичник, сидят по-турецки на полу и дуют винище из горла.