Энджи провела пальцами по моему животу и груди.
— И с какой стороны он может подкопаться под Кэрри Доу? Даже если она ходила к психотерапевту, сомневаюсь, что это был тот же самый, которого посещала ее дочь. То есть обращаться к Диане Борн Пирсу нет никакого смысла. Доу живут за чертой города, значит, их почта для него недоступна.
Я приподнялся на локте.
— Если судить по почерку Пирса, то он всегда внедряется через одного психиатра и одну почтовую точку. Допустим. Но это только самые очевидные из его ресурсов. Кнопки, которые у него прямо под руками. Не забывай: его отец сделал карьеру на том, чтобы канифолить другим мозги. А сынок служил в спецвойсках.
— И что?
— А то, что, как я думаю, он всегда наготове. И, что еще важнее, я думаю, что он всегда готов импровизировать. И всегда, всегда пользуется закрытой информацией. В этом заключается сущность и его самого, и всех его поступков. Он знал достаточно, чтобы заплатить нужным людям за информацию о нас. Выяснил, что Бубба мой друг, и сыграл на этом. Ты для него недосягаема — из-за твоего деда. Добраться до меня через Буббу у него не получилось, и тогда он переключился на Ванессу. Он ограничен в средствах, но очень умен.
— Не спорю. А все свои сведения о Доу он получил от Уэсли.
— Конечно, только эти сведения уже устарели. Даже если Уэсли все еще крутится где-то рядом с Пирсом и снабжает его деньгами, это ничего не меняет: вся его информация — десятилетней давности.
— Верно.
— Пирсу позарез нужен кто-нибудь, кто хорошо знает Доу, причем знает их сегодня. Близкий друг доктора. Лучшая подруга жены. Или…
Я посмотрел на нее. Она тоже приподнялась на локтях, и мы хором произнесли:
— Домработница.
Шивон Малруни подошла к парковке перед платформой электрички в Уэстоне в шесть вечера. Она двигалась быстрой походкой, низко опустив голову. Через плечо у нее висела сумка с вещами. Добравшись до «хонды» Энджи, она заметила меня — я сидел на капоте — и прибавила шагу.
— Привет, Шивон. — Я потер подбородок. — Как тебе мой новый вид?
Она посмотрела на меня через плечо и остановилась.
— Не узнала вас, мистер Кензи. — И показала на бледно-розовые рубцы вокруг моей челюсти. — У вас лицо в шрамах.
— Точно. — Я скользнул с капота. — Один парень оставил на память пару лет назад.
— За что?
При моем приближении она чуть дернула плечами, словно хотела бежать, но не могла решиться, в какую сторону.
— Я узнал, что он совсем не тот, за кого себя выдавал. Его это разозлило.
— И он попытался вас убить?
— Ага. Ее тоже. — Я кивнул на Энджи, которая стояла у Шивон за спиной, возле лестницы, ведущей на платформу.
Шивон посмотрела на Энджи и снова перевела взгляд на меня:
— Неприятный тип, надо думать.
— Откуда ты приехала, Шивон?
— Из Ирландии, ясное дело.
— Из Северной, да?
Она кивнула.
— Неспокойно у тебя на родине? — сказал я, изобразив ирландский акцент.
Она уронила голову.
— Об этом не шутят, мистер Кензи.
— Ты потеряла кого-то из близких?
Она взглянула на меня сощурившись. Ее маленькие глаза потемнели от гнева.
— Потеряла. И не одного.
Я улыбнулся.
— Я тоже потерял. Если не ошибаюсь, моего прапрапрадеда с отцовской стороны казнили в Донегале в 1798 году. Когда французы нас кинули. А моего деда с материнской стороны — маманькиного батю, значит, — сказал я и подмигнул, — нашли в его собственном сарае с разбитыми коленными чашечками, перерезанной глоткой и разрезанным надвое языком.
— Выходит, он был предатель? — с вызовом выплюнула Шивон и скривилась.
— Ага. Стукач, — сказал я. — Или настоящий стукач, или… или оранжисты хотели выдать его за стукача. Сама понимаешь, в такой войне многие люди гибнут, а узнать почему можно, только когда встретишься с ними на том свете. А другие гибнут вообще без причины. Просто потому, что время такое. Чем больше хаоса, тем легче убить. Я слышал, что после перемирия там вообще черт-те что творится. Все друг другу мстят, и головы летят направо и налево. Ты знаешь, Шивон, что в Южной Африке за два года после апартеида народу было убито больше, чем до того? То же самое в Югославии после коммунистов. Фашизм, конечно, дерьмо, но при нем люди держат себя в руках. Как только этот режим падает, все старые обиды всплывают на поверхность и людей мочат за прегрешения, о которых они и сами уже забыли.
— Мистер Кензи, к чему вы ведете?
Я покачал головой:
— Да просто треплю языком, Шивон. Скажи, почему все-таки ты покинула Изумрудный остров?
Она вскинула голову:
— А вам нравится жить в нищете, мистер Кензи? Нравится отдавать больше половины зарплаты правительству? Нравится унылая погода и вечный холод?
— Да не очень. — Я пожал плечами. — Просто часто бывает так, что люди уезжают, а назад им путь заказан, потому что слишком многие только и ждут, когда они вернутся, чтобы их вздрючить. Твой случай?
— Вы хотите знать, ждет ли кто-нибудь меня, чтобы отомстить?
— Ага.
— Нет, — сказала она, уставившись в землю и тряся головой, словно надеялась, что это поможет ее словам стать реальностью. — Нет, не мой случай.
— Шивон, можешь мне сказать, когда Пирс собирается начать операцию против Доу? И что именно он затевает?
Она медленно шагнула назад. Ее личико осветила странная полуулыбка.
— Нет, мистер Кензи, не могу. Удачного вам дня.
— Ты даже не спросила, кто такой Пирс, — сказал я.
— Кто такой Пирс? — сказала она. — Вот. Довольны?
Она развернулась и пошла к лестнице на платформу. Сумка по-прежнему болталась у нее на плече.
Энджи отступила в сторону, пропуская Шивон на темный лестничный пролет.
Я подождал, пока она минует половину пути.
— Шивон, а как у тебя обстоит дело с грин-картой?
Она остановилась и застыла на месте.
— Что-то не верится, что тебе удалось раздобыть рабочую визу. Я слышал, миграционная служба всерьез взялась за ирландцев. Особенно в нашем городе. Жаль, конечно. Кто будет красить дома, когда их всех вышлют обратно на родину?
Она прокашлялась и, не оборачиваясь, сказала:
— Вы не посмеете.
— Посмеем, — сказала Энджи.
— У вас рука не поднимется.
— Поднимется, — сказал я. — Шивон, помоги нам.
Она полуобернулась и посмотрела мне в глаза: