Двор был полон темноты и тишины. Пустая будка около входа разевала беззубую пасть, но с дороги не было видно, что она пуста, и ворам полагалось думать, что там все еще есть собака. За будкой находился тайник со скромным содержимым: велосипед, старый черно-белый телевизор и куча старых газет. В самом дальнем углу, за надувным матрацем, стоял школьный рюкзак Анни.
* * *
Он добежал до Брюванна и обратно. Тринадцать километров. Старался не превышать болевой порог, по крайней мере на обратном пути. Элисе обычно наливала ему ледяной «Фаррис» и подносила, когда он выходил из душа. Часто на нем было только полотенце вокруг пояса. Теперь никто его не ждал, кроме собаки, которая подняла голову, когда он открыл дверь ванной и выпустил наружу облако пара. Он оделся в ванной и сам нашел бутылку, открыл ее об угол кухонного стола и поднес ко рту. Звонок в дверь раздался, когда он уже выпил половину. В дверь Сейера звонили часто, поэтому он не очень удивился, предупреждающе приложил палец ко рту, прося собаку помолчать и пошел открывать. Снаружи стоял Скарре.
— Я проходил мимо, — пояснил он.
Он изменился. Кудри острижены почти под машинку. У волос появился темный оттенок, что придавало ему более взрослый вид. А уши у него на самом деле были немного оттопырены.
— Отличный стиль, — оценил Сейер и кивнул. — Заходи.
Кольберг, как обычно, выпрыгнул из комнаты.
— Он выглядит как волк, напарник, — с уважением сказал Скарре.
— Он должен походить на льва. Этого хотел создатель породы леонбергеров. — Сейер вошел в гостиную. — Он был родом из Леонберга, это в Германии, хотел создать что-то вроде символа города.
— Льва? — Скарре внимательно посмотрел на большого зверя и широко улыбнулся: — Нет, при всем моем желании. — Он снял куртку и положил ее на скамью возле телефона. — Тебе удалось поговорить сегодня с Холландом наедине?
— Удалось. А чем занимался ты?
— Наносил визит бабушке Хальвора.
— Неужели?
— Она угощала меня кофе, и лепешками, и всей своей старостью. Слушай, — сказал он тихо. — Теперь я знаю, каково это — старость.
— И каково же это?
— Постепенное разложение. Медленный, почти незаметный процесс, результаты которого ты вдруг замечаешь в какой-то ужасный момент. — Скарре вздохнул, как старик, и озабоченно покачал головой. — Замедляется процесс деления клеток вот в чем дело. Все теряет и теряет инерцию, пока, они не прекращают обновляться вовсе, и все начинает съеживаться. Это фактически первая стадия процесса разложения, и она начинается примерно в двадцать пять лет.
— Жуткая история. Выходит, ты тоже уже один из нас. Вообще-то, выглядишь ты не очень, честно говоря.
— Кровь застаивается в жилах и закупоривает их. Все теряет вкус и запах. Аппетит пропадает. Нет ничего странного в том, что мы умираем, став старыми.
Эта фраза заставила Сейера усмехнуться. Потом он вспомнил о своей матери, лежащей в больнице, и желание смеяться пропало.
— Сколько ей лет?
— Восемьдесят три. Не самый цветущий возраст. — Он показал на свою коротко остриженную голову. — Было бы лучше, если бы мы умирали немного раньше, я думаю. Хотя бы до семидесяти, я думаю.
— Я думаю, те, кому сейчас семьдесят, с тобой не согласны, — коротко сказал Сейер. — Хочешь «Фаррис»?
— Да, спасибо. — Скарре провел ладонью по голове, как будто хотел проверить, не приснилась ли ему новая прическа. — У тебя очень много музыки, Конрад. — Он украдкой заглянул на полку с музыкальным центром и дисками. — Ты считал их?
— Около пятисот, — прокричал хозяин из кухни.
Скарре вскочил со стула, чтобы посмотреть названия. Как и большинство людей, он считал, что выбор музыки очень многое говорит о человеке.
— Лайла Далсет. Этта Джеймс. Билли Холидей. Эдит Пиаф. Боже мой, — он озадаченно смотрел на диски и изумленно улыбался. — Здесь же только женщины! — не выдержал он.
— Что, правда? — Сейер разливал «Фаррис».
— Только женщины, Конрад! Эарта Китт. Лилл Линдфорс. Моника Зеттерлунд — кто это?
— Одна из лучших. Но ты слишком молод, чтобы знать ее.
Скарре снова сел, отхлебнул «Фаррис» и вытер донышко стакана о штаны.
— Что сказал Холланд?
Сейер вытащил из-под газеты пачку табака. Оторвал кусочек бумаги и начал скручивать его.
— Анни знала, что Йенсволь сидел в тюрьме. Может быть, знала и за что.
— Продолжай!
— А один из детей, с которыми она сидела, погиб — несчастный случай. — Скарре неуклюже потянулся за своими сигаретами. — Это произошло в ноябре, примерно в то время, когда у Анни начались сложности. Она не хотела больше приходить в ту семью. Она не явилась с цветами выразить соболезнование, не пошла на похороны и после этого перестала сидеть с детьми. Холланд считает, что в этом нет ничего странного, ей же было всего четырнадцать, а в этом возрасте человек недостаточно взрослый, чтобы принять смерть. — Говоря все это, Сейер наблюдал за Скарре и видел, как на его лице появилась настороженность. — Потом она бросила гандбол, рассталась на какое-то время с Хальвором и закрылась от всех. Значит, все произошло именно в таком порядке: ребенок умер; Анни закрылась от окружающего мира.
Скарре закурил сигарету и принялся наблюдать за Сейером, который облизывал самокрутку.
— Смерть, очевидно, произошла в результате несчастного случая: ребенку было всего два года, и я прекрасно понимаю, как может потрясти подростка такое переживание. Она хорошо знала мальчика. И его родителей знала тоже. Но… — Сейер сделал первую затяжку.
— Значит, поэтому она так изменилась?
— Возможно. Кроме того, у нее был рак. Даже если она и не знала об этом, это могло повлиять на нее. Но вообще-то я надеялся найти что-нибудь другое. Что-то, что помогло бы нам.
— А как насчет Йенсволя?
— Мне, вообще говоря, очень трудно поверить, что человек может совершить убийство, чтобы никто не узнал о насилии, произошедшем одиннадцать лет назад. И за которое он, кроме того, уже отсидел. Разве что Йенсволь снова не смог устоять перед искушением, но получил отпор…
— Черт! — удивленно прервал его Скарре. — Ты куришь.
— Только одну, по вечерам. У тебя найдется сегодня время прокатиться на машине?
— Без проблем. Куда мы поедем?
— В церковь Люннебю. — Сейер сильно затянулся и долго не выпускал дым.
— Зачем?
— Не знаю. Мне нравится разъезжать просто так.
— Наверное, тебе просто лучше думается на свежем воздухе?
Сейер соскреб с матовой поверхности стола пятно воска.
— Я всегда считал, что окружение влияет на мысли. Что человек чувствует саму атмосферу места. Надо уметь прислушиваться к вещам. К тому, что они говорят.