Я поднялся на крыльцо и нажал на звонок — точнее, потянул за массивную бронзовую цепь, соединенную с дурацкими колокольчиками, издававшими легкий звон; такая цепь разбудила бы в Квазимодо тоску по родине. И словно, чтобы компенсировать эти тихие звуки, над головой у меня грянул оглушительный гром, и с неба начали падать теплые капли дождя размером с зеленый перец чили.
Шофер принял сидячее положение и начал стряхивать белую пыль с черного костюма. Судя по его спокойному лицу, ему каждый день делали подсечки. Он встал и кивнул.
— Айкидо?
— Тайцзи.
— А как вам такое предложение? — Он откашлялся и посмотрел на входную дверь. — Вы не против, если я вас представлю? Сегодня мне бы не хотелось искать новую работу.
— Никаких проблем.
Я назвал свое имя. На мгновение выражение у него на лице изменилось, но тут же обрело прежнюю невозмутимость.
Когда Кэнди Шефф распахнула дверь, шофер сказал:
— Трес Наварр к мистеру Дэну-младшему.
Кэнди потребовалось несколько секунд, чтобы надеть свою лучшую улыбку. Она приветственно протянула ко мне руки, словно я опоздал на чай и все подумали, будто я умер.
— Боже мой, да, пожалуйста, заходи, Трес.
— Прошу прощения за беспорядок, — сказала Кэнди Шефф. — Горничная приходит только после полудня.
Возможно, вымощенный плиткой пол следовало помыть, или вделанный в стену камин мечтал о пылесосе. Я посмотрел вверх, на вентиляторы на потолке, тремя этажами выше. Быть может, с них требовалось стереть пыль. Другой работы для горничной я бы не сумел придумать.
— Пожалуйста… — сказала миссис Шефф, показывая в сторону белого кожаного дивана.
Однако я выбрал кресло, обтянутое свиной кожей. Кэнди устроилась на самом краешке дивана, напротив меня.
— Ну, что тебе предложить? — Ее морщинистые руки обхватили бокал с «Кровавой Мэри».
Миссис Дэниель Шефф старшая была обладательницей неестественно золотых и неестественно гладких волос, обхватывающих голову, точно римский шлем, ярко-красная помада выходила за истинные пределы губ, брови также были не совсем ее собственными. Макияж напоминал ватерлинию, проведенную в высшей точке наводнения. Однако с тех пор прошло несколько десятилетий, и лицо Кэнди Шефф потеряло прежнюю привлекательность.
Она являла собой образец изящного старения — если, конечно, забыть о скандалах, пронзительных криках и пластической хирургии. Кроме того, именно эта женщина сидела в машине Дэна, которая стояла перед домом Лилиан в прошлое воскресенье.
— Я пришел, чтобы расспросить о Лилиан, мадам, — сказал я. — Полагаю, полиция у вас уже была?
«Кровавая Мэри» замерла на полпути к губам.
— Лилиан? — сказала она. — Полиция?
— Все правильно.
Кэнди покачала головой и попыталась улыбнуться.
— Боюсь, я не понимаю…
— Вы меня удивляете, мадам, — сказал я. — Если только вы не отказались от телефонов с тех пор, как возглавляли школьный комитет в Аламо-Хайтс.
Улыбка обратилась в камень.
— Прошу прощения.
— Моя мать много раз говорила мне, что можно моментально распространить любую сплетню, если знать определенную комбинацию из семи цифр — телефонный номер Кэнди Шефф.
После того как Кэнди сумела снова заговорить — мне показалось, что перед этим она несколько раз проглатывала язык, — ее голос был полон очарования и страсти накачавшейся наркотиками рыси.
— О, да, — сказала она. — Твоя мать. Сколько лет милашке?
— Она прекрасно выглядит.
В бокале Кэнди остались лишь покрасневшие кубики льда.
— Трес, — сказала она, терпеливым и слегка укоризненным тоном, — быть может, тебе не приходило в голову, что люди… определенного сорта не любят, когда кризис в их семьях обсуждается вслух.
— Вы хотите сказать, что мне лучше было просто позвонить?
— Я хотела сказать, что Кембриджи — мои очень близкие друзья.
— Скоро вы станете одной семьей?
На ее лице появилось удовлетворение.
— Теперь ты понимаешь, что твое появление здесь выглядит не вполне корректным.
— Я чувствую себя просто ужасно, мадам. Скажите, пожалуйста, где ваш сын?
Она тихо вздохнула и встала.
— Келлин? — позвала она.
Мистер Невозмутимость, успевший надеть свежую безупречно черную форму, мгновенно появился на пороге с полным бокалом «Кровавой Мэри» в руке. Он двигался так, словно наслаждался шорохом, с которым его ботинки касались плиток пола.
— Проводи, пожалуйста, мистера Наварра, — сказала Кэнди.
Келлин посмотрел на меня и кивнул. Возможно, по его губам скользнула улыбка — наконец он получил разрешение меня прикончить.
В этот момент на одном из балконов, находившихся надо мной, появился Дэн-младший в модном коричнево-малиновом халате из велюра и с торчащими во все стороны волосами.
Я помахал ему рукой, улыбнулся и сказал:
— Дэн, я полагаю, нам нужно поговорить.
Его лицо как-то сжалось, и, прежде чем ответить, он посмотрел на мать, но та покачала головой.
— Какого дьявола тебе нужно, Наварр? — спросил Дэн.
— Я хочу найти Лилиан. А ты? — спросил я.
— Дэнни, может быть, тебе не стоит разговаривать с этим человеком? — вмешалась миссис Шефф.
Ее тихий, сладкий и холодный, как мороженое «Блу Белл», голос и тон ясно давали понять, что правильный ответ «нет», а неправильный, скорее всего, приведет к лишению карманных денег на неделю.
Дэн обдумал слова матери и посмотрел на меня. Я улыбнулся, показывая, что все понимаю. Это и решило дело.
— Зайди ко мне в кабинет, Трес, — сказал он и исчез с балкона.
Миссис Шефф слегка покачала головой — сегодня за семейным обедом состоится Разговор — и бросила на меня ледяной взгляд, показывая, что я до конца жизни лишен десерта. Взяв бокал с «Кровавой Мэри», она удалилась по ближайшей лестнице.
— Пойдем, — сказал Келлин.
Он отвел меня в помещение поменьше, пожалуй, не намного больше моей квартиры. Над камином висел новый портрет Кэнди маслом, только здесь у нее совсем не было морщин. Напротив, на левой стене — большая черно-белая фотография молодого Дэна-старшего, одетого в военную форму, скорее всего, времен Корейской войны. А ровно между ними Дэн-младший отодвигал кресло перед письменным столом из полированного красного дерева. У него за спиной, за венецианским окном с тяжелой шторой бушевала настоящая гроза Южного Техаса, короткая и яростная. Я видел свой «Фольксваген» на улице, казалось, еще немного, и ему снесет крышу. Маленькие, недавно посаженные вдоль дорожки деревца гнулись до самой земли.