– Навязчивые идеи, – сообщил из партера лысый Рогожин. – И конечно, ярко выраженный случай мании преследования.
Я с радостью заметил, что Анатолий Васильевич Сухарев еще больше помрачнел. Какая-то важная мыслительная работа протекала в генерал-полковничьей голове. И, поскольку вопрос о судьбе Я.С. Штерна был уже решен, думал сейчас Сухарев о ком-то другом.
– Ничего себе мания, когда тебя бьют по кумполу, – обиженно проговорил я, на мгновение выходя из образа Рогожина, однако быстро туда опять возвращаясь. – Стало быть, ясно: частного сыщика надо быстрее обезвредить… Если бы я в ту пору был менее встревожен, хоть чуть-чуть, – я бы догадался, что со Штерном надо было обходиться совершенно противоположным образом. Не трогать его, не дразнить, не вынуждать на ответные меры. Тогда бы наверняка все обошлось. Но я, увы, сам испортил свою генерал-майорскую песню и этими дурацкими покушениями просто-таки заставил Штерна заинтересоваться «Тетрисом» и его книгами ВСЕРЬЕЗ…
– Галлюцинации, – развил свой диагноз доктор Рогожин. И добавил, сукин сын: – Как следствие черепно-мозговой травмы.
Генерал-полковник Сухарев, что примечательно, хмуро помалкивал.
– …Конечно, – продолжал я, решив больше не отвлекаться на медицинские реплики лысой Медузы Рогожина, – этих покушений не должно было быть много. Штерн обязан был погибнуть с первого раза либо, как минимум, угодить в камеру по подозрению в причастности к ограблению поэта Новицкого. К сожалению, мне, Рогожину, не приходит в умную голову, что Штерн благодаря личным связям в МУРе увернется от подозрений. Не соображаю я и другой элементарной вещи: мои ребята из центра все-таки привыкли иметь дело с пациентами, а чтобы справиться со Штерном, квалификацию надо иметь побольше. Помповых ружей и даже ракет «Алазань», как выяснилось, порой оказывается недостаточно… Кстати, – я снял с головы белую шапочку, – засада там, возле дома, наверное, до сих пор несет свою вахту? Да? А Штерн, представьте, – уже здесь. Сам пришел и к вашим услугам…
– Анатолий Васильевич, – вновь подал голос Рогожин. – Это же точно – моя клиентура. Отсутствие логики, видения, полная разорванность мышления… – Может быть, мне почудилось, но только спокойствия в голосе генерал-майора в плаще и в белом халате стало значительно меньше.
– Да уж, – нарушил свое хмурое молчание начальник Службы ПБ. – С логикой у него неважно… Ну, для чего, в самом деле, заместителю моему понадобилось этот огород городить? А?
Мрачное недоверие в голосе Анатолия Васильевича меня ничуть не охладило. Он задал мне вопрос – вот что было самым важным.
– Причина имеется, и весомая, – проговорил я. Второе отделение спектакля было завершено, теперь в качестве героя-рассказчика должен выступить уже непосредственно Штерн. – В отличие от вас, генерал-полковник, заместитель ваш, господин генерал-майор Рогожин по прозвищу Дуремар… не обижайтесь, Григорий Евпатьевич, эту кличку не я придумал… так вот, Дуремар Евпатьевич прекрасно знает, что странные происшествия с вашей, Анатолий Васильевич, старой гвардией – отнюдь не случайность и не следствие стрессов, или что там он вам наболтал. Все это – его рук дело. Результат не столько злого умысла, сколько порочности методики…
На последних моих словах в кабинете произошло движение: генерал-майор Григорий Евпатьевич Рогожин, он же Дуремар, он же Старец, попытался вскочить со своего места.
– Сидеть, – тихо обронил Сухарев, и его зам послушно опустился на свое место. – Давай дальше, – обратился Анатолий Васильевич уже ко мне. Вероятно, усмотрел вдруг некую логику в моем бреде. Лучше поздно, чем никогда. Чем ответственнее начальник, тем труднее до него доходят элементарные вещи.
Я откашлялся и отпил бы глоток водички, если бы здесь имелось что-то вроде графина. Но ничего подобного поблизости не было. Ладно, Яков Семенович, ты не на трибуне Государственной Думы. Никакой особый комфорт для докладчика тут не предусмотрен.
– Наш технический век, особенно последняя его четверть, – проговорил я неторопливо, – породил в массах чрезвычайно опасный невроз. Или даже манию, если воспользоваться выражением нашего Григория Евпатьевича. В отличие от него, я не медик, а простой частный детектив, потому я придумал для этой мании ненаучное и неуклюжее слово – зомбибоязнь. Людям все чаще начинает казаться, будто их сознанием можно манипулировать на расстоянии… Нет-нет, не так, как это делает пропаганда со своими газетами и ТВ, а манипулировать непосредственным образом. С помощью психополей или чего-то наподобие. Возникает и распространяется стойкое убеждение, что уже создано или вот-вот будет создано так называемое психотронное оружие, с помощью которого любого из нас можно будет «закодировать» на исполнение любого приказа. Живет себе человек как человек. Может быть, продавец в магазине. Иди, к примеру, писатель. Или, не дай господи, личный охранник Президента. В день «икс», в час «Ч» некто нажимает кнопку, таинственный приказ пронзает пространство – и человек отправляется грабить банк, бросается под машину или принимается ловить в прицел профиль Президента. Страшная картина, не правда ли? Впору с ума сойти. Понятно, что наши граждане, зараженные зомбибоязнью, начинают вести себя соразмерно своим возможностям. Одни пишут письма в газеты – о том, что их мозги подвергаются опасности. Другие – в этих же газетах отвечают на письма статьями в рубриках «На грани науки» или «Теория невероятности» и дают практические советы. Третьи, – как писатель Ляхов, например, – окончательно съезжают с катушек, «экранируются» проволочными сетками и уповают на таинственные свойства кошачьей шерсти… Но есть, оказывается, и такие, которым необходимы более решительные действия.
Я перевел дыхание и искоса глянул на Дуремара Евпатьевича. «Не-ет, – тут же про себя подумал я. – Больше с Медузой Горгоной экспериментировать ты, Яков Семенович, не будешь. Иначе можно сбиться к чертовой матери. Даже от секундной встречи с холодным и пронзительным взглядом Старца мне сделалось крайне неуютно. Представляю, что испытывал необстрелянный студент-доброволец в городе Воронеже, если вдруг начинал артачиться…»
– Есть и такие! – с нажимом повторил я. – Я, собственно, не имею в виду и даже не слишком виню персонально вас, Анатолий Васильевич, – сделал я легкий реверанс в сторону генерал-полковника Сухарева. – Вы наверняка и посвящены-то не были в методики так называемых тестов. Вам скорее всего было просто клятвенно обещано вашим заместителем, что все ваши подчиненные застрахованы от перевербовки или кодирования, и никто из них, ни под каким психотронным излучением, не станет выполнять чужие приказы… Но вся-то беда, любезный Анатолий Васильевич, подкралась с совсем противоположной стороны. Как у нас часто водится, телегу поставили впереди лошади. Противоядие было создано раньше возможного яда и с самого начала оказалось сильнее предполагаемого яда! Охотно допускаю, что теперь, после тестовых прививок препарата «АЗ», ваших, Анатолий Васильевич, подчиненных нельзя зомбировать – если бы кто вдруг захотел или смог попытаться это сделать. Однако человек, как верно заметил чудом оставшийся в живых поэт Владлен Новицкий, – он вам не кимвал звенящий. Он – действительно арфа, струны которой совсем нетрудно порвать или перепутать. Несмотря на все научные усилия Григория Евпатьевича, ему никак не удалось избежать для большинства тестированных побочных последствий действия препарата, которые – в зависимости от индивидуальных особенностей людей – вдруг проявлялись. У кого раньше, у кого позже. Ваши тренированные парни пытались себя контролировать, но только усиливали пагубность побочного эффекта: струны арфы перепутывались еще сильнее. В конце концов люди вообще переставали правильно выполнять любые приказы – вплоть до просьб вызвать лифт или показать, где тут туалет…