Гавриленко вздохнул, притянул Нику к себе, по-отечески чмокнул в макушку и сказал:
– Возможно, ты и права. Но подумай над моими словами!
– Я попробую.
Вечером накануне Рождества Ника поехала в клинику к Ирине. Той уже сделали две успешные пересадки, и теперь часть ее лица выглядела вполне пристойно. Ирина заметно повеселела, была оживленной и разговорчивой. Они давно не виделись – Ирина настаивала, чтобы Ника не ездила на другой конец Праги и не нервировала ее своими визитами. Но завтра было Рождество, и подруга сменила гнев на милость, позволив Нике приехать. Стахова долго выбирала подарок, стараясь найти что-то такое, что Ирине не придется изучать на ощупь. Лучшим выходом оказались духи – их Ирка коллекционировала, отдавая предпочтение холодным водяным ароматам. Это сильно облегчило Нике задачу – от запахов ее мутило, поэтому нужно было сделать покупку сразу, не перенюхав множество тестеров. Чтобы не мучиться, подбирая слова в магазине, Стахова поступила хитрее – она заранее дома составила текст с подробным объяснением, чего именно хочет, и вручила записку продавцу в парфюмерном магазине. Духи нашлись мгновенно, Ника понюхала и поняла – да, они.
Сейчас она с удовольствием наблюдала, как Ирина разворачивает упаковку, как вынимает флакон из коробки и снимает крышку.
– Побрызгай мне на запястье, пожалуйста, – попросила она, протягивая Нике флакон. – Господи, какой аромат, – простонала Ирина, поднеся чуть влажное запястье к носу. – Никуся, ты волшебница.
– Да, я такая. С Рождеством тебя, Ирка.
– Спасибо.
– Ну, расскажи, как там твой новый родственник? Иржи сказал, что очень приятный.
Ника познакомила однажды забежавшего Иржи с гостившим в тот момент у нее Гавриленко, и адвокат, разумеется, тут же доложил об этом Ирине.
– Он слишком похож на Максима, и мне иногда от этого больно, – тихо призналась Ника, держа подругу за руку. – Но так здорово, что он есть! Я хотя бы не одна. Мы с ним гуляем подолгу, он в гости приходит, я у него бываю – такая иллюзия семьи.
– Любишь ты, Никуся, красивые фразы. Это не иллюзия, это семья и есть. У ребенка будет дедушка – раз так вышло, что нет отца.
– Да, ты права, наверное… Извини, мне пора.
– С Рождеством, Никуся! Спасибо, что зашла.
Стряхнув снег с куртки, Ника вошла в квартиру, где пахло свежей елкой и надвигающимся праздником. Алексей Павлович постарался, украсил гостиную, набил продуктами холодильник – они собирались отмечать Рождество вместе. Ника сперва сопротивлялась – ей казалось, что праздновать католический праздник неправильно, но Гавриленко настаивал, объясняя это тем, что нелепо отвергать культуру страны, в которой живешь, и она согласилась.
– Жизнь и так тяжела, Вероника, так зачем лишать себя возможности повеселиться лишний раз?
– На самом деле жизнь проста, но мы настойчиво ее усложняем, – процитировала Ника, и Гавриленко с удивлением взглянул на нее:
– Конфуций?
– Он самый.
– Приятно общаться с грамотным человеком.
– Обижаете! Я много читаю, без этого нельзя, мозги ссыхаются.
Гавриленко рассмеялся и поцеловал ее в макушку.
Через три дня она вернулась от врача, довольная результатами осмотра. Состояние ее было прекрасным, ребенок развивался нормально, анализы тоже не внушали доктору опасений. Из суеверия Ника не покупала никаких вещей для ребенка, но сегодня, проходя через площадь, увидела в одной из палаток голубые вязаные пинетки и не смогла удержаться. Сейчас она вынула их из сумки и разглядывала, любуясь крошечным размером. Спрятав покупку в ящик комода, она прошла в гостиную и налила в стакан минералку. Выпив залпом, налила еще. Тишина в квартире начала раздражать, хотелось звуков.
Ника щелкнула кнопкой на пульте, включая американский канал, который смотрела с целью языковой практики, как и советовал когда-то Максим, и в гостиную ворвался голос диктора, читавшего новости:
– Сегодня на пляже в Пасадене около семи часов утра было обнаружено тело мужчины с пулевым ранением в голову. По предварительным данным, погибший – русский эмигрант, живший в Майами и приехавший в Пасадену с дочерью. Девочка взята под опеку службами социального контроля за несовершеннолетними до приезда матери.
Ника подумала – ну надо же, бедный ребенок, повернулась к телевизору, и стакан с минералкой выпал из ее рук, разбившись о кафель, – во весь экран показали Артема Масленникова, расслабленно лежавшего в белом шезлонге. И только отверстие во лбу говорило о том, что его отдых теперь будет вечным. Ника опустилась на пол и заплакала. Да, ее уже давно ничего не связывало с Артемом, она вычеркнула его из жизни и из памяти после того, что он сделал, но… Где-то в глубине души он все равно оставался родным для нее человеком. Человеком, с которым она провела несколько лет жизни. Восторжествовавшая справедливость не принесла облегчения. Их не вернуть: ни Максима, ни Артема, а она все еще жива. Одноглазый Леня не обманул, сделал все, что смог. Значит, об этом он говорил в своей записке, об этом незаконченном деле. Но разве Ника этого хотела? Разве теперь ей легче оттого, что Артем мертв? Это не воскресило Максима. И она теперь чувствовала себя виноватой в том, что не остановила Леню, когда могла. Так что выходило: никакое это не торжество справедливости, это просто очередной камень на душе, очередная нестерпимая боль, чувство вины, с которым ей жить. И прекрасная Прага не сможет изменить ничего, и эта квартира в самом центре, подаренная ей Гавриленко. Разве что… Ника опустила глаза на уже заметно округлившийся живот и позволила себе слегка улыбнуться. Может быть, когда появится ребенок, ей станет легче. Как будто вернется Максим…