На следующее утро вдоль всей Дженерал-Макмаллен-роуд уличные торговцы продавали подношения для мертвых. На парковке возле стрип-молла [149] с оранжевыми стенами стояли побитые грузовички-пикапы и фургоны, украшенные венками, крестами, сделанными из синих шелковых цветов, фотографиями Иисуса, пустыми цветочными рамками, куда вставляли фотографию любимого человека. Здесь также были расставлены столы с угощением — pan muerte — хлеб мертвецов, свежие тамале, тортильи, черное печенье в форме тыкв и черепов.
Dia de los Muertos [150] будет завтра. А сегодня — День всех душ [151] — легкая разминка. В противном случае нам бы не удалось свернуть на кладбище Сан-Фернандо, не застряв в пробке.
Однако в круговом лабиринте односторонних въездов оказалось полно машин. В каждом секторе кладбища люди доставали из багажников кофейные банки с ноготками, корзинки для пикников и все, что могло понадобиться их antepasados. [152] Старики с садовыми совками срезали сорняки возле мраморных плит или копали землю, чтобы посадить растения. Примерно половина могил уже была убрана по случаю праздника, а некоторые покрыты таким плотным слоем цветов, что они больше походили на свалку цветочного магазина.
Менее консервативные могилы украшала фальшивая паутина, цветы в «Джек-фонарях» и маленькие матерчатые призраки, свисающие на пружинках с могильных камней. На других трепетали на ветру ленточки, вращались подсолнухи и вертушки на палочках в форме фламинго.
— Боже милосердный, — сказала Миранда.
Она была в джинсах, сапожках и слишком большой футболке университета Беркли, позаимствованной из моего шкафа. Волосы туго стягивала заколка. Ее бледное лицо, без грамма косметики, казалось невероятно юным. Она еще не пришла в себя, и с периодом примерно в час у нее начинали дрожать руки или она внезапно принималась плакать, однако в остальное время вела себя вполне адекватно. Миранда слабо улыбнулась мне, когда я принес ей huevos rancheros [153] на завтрак. Возможно, ее улыбку вызвало то, как я выглядел после ночи, проведенной на полу с котом. Впрочем, она мне ничего не сказала.
Мы объехали огромную груду камней, увенчанную каменным распятием в натуральную величину. У ног Иисуса дремала дворняжка. Мы направились к дальней части кладбища и стали объезжать его по дуге.
Я искал красно-коричневый «Кадиллак» и наконец обнаружил его в центре кладбища.
Ральф Аргуэлло, примерно в двадцати ярдах от тротуара, стоял рядом со своей матерью, крупной женщиной в коричневом платье-рубашке, которая опустилась на колени возле одной из могил и сажала ноготки.
Должен сказать, что отыскать Ральфа не составляло никакого труда, поскольку он оделся в свой любимый костюм — слишком большую гуайаверу, джинсы и черные сапоги. Его черная коса выглядела на редкость аккуратной. Рукоять пистолета калибра 0,357 торчала из-под оливковой рубашки, привлекая внимание. Он держал в руках несколько серебристых воздушных шаров «Майлар» с изображением поездов и автомобилей.
Я припарковался возле его «Кадиллака».
— И это твой друг? — взглянув на Ральфа, спросила Миранда.
— Идем.
Мы прошли мимо ряда могил — гладких гранитных плит, в которых отражалось небо, с надписями на трех языках — латыни, испанском и английском. Однако украшены они были совершенно по-разному, от стиля древних ацтеков до современного «Уолл-Марта». [154]
Ральф увидел, как мы подходим, и повернулся к нам. Глядя на него, возникало ощущение, что его толстые круглые очки вырезаны из того же материала, что и воздушные шары и могильные плиты.
Я так и не смог понять, смотрит он на Миранду или нет.
— Vato, — сказал он.
Я кивнул.
Мы немного постояли молча, пока мама Аргуэлло возилась с цветником.
Сначала я не понял, в какой части кладбища мы находимся, но почти сразу заметил, как близко друг к другу расположены могильные плиты, каждая не более двух футов в ширину. Они шли одна за другой, ряд за рядом, на протяжении половины акра. Рядом стоял еще один мраморный Иисус, окруженный детьми. Я прочитал надпись на испанском: «Страдания детей».
Среди украшений на могилах попадалось много сластей, игрушек и цветочных клумб в форме овечек. Мама Аргуэлло закончила молиться, взяла у Ральфа воздушные шары и попыталась привязать их к шесту. На плите было написано: «Доминго Аргуэлло, род. 8 авг. 1960, ум. 8 авг. 1960. In recuerdo». [155]
На шесте имелся крючок со следами узлов, на него много раз привязывали воздушные шары и голубые ленточки, некоторым исполнилось более десяти лет.
Мама Аргуэлло улыбнулась и обняла меня. От нее пахло ноготками — острый запах, подобный аромату из шкатулки с драгоценностями, пролежавшей в земле сотню лет. Потом мама Аргуэлло обняла Миранду и сказала ей по-испански, что рада встрече с нами.
Маме Аргуэлло было неважно, что она не знала Миранду. Она перестала беспокоиться о таких вещах с того момента, как практически лишилась зрения. Ральф говорил мне, что она носит очки исключительно для вида. С ними или без них, ее мир давно превратился в набор темных и светлых пятен, и значение имели только звуки и запахи.
— Пойдем со мной, — сказала она и сжала пухлыми шоколадными пальцами плечо Миранды. — У меня есть чай.
Миранда неуверенно посмотрела на меня, потом на Ральфа. От его улыбки ей не стало легче. Пожилая женщина повела ее к «Кадиллаку», и уже через пару мгновений Миранда держала в руках термос, корзинку для пикника, два горшка с цветами и большой венок.
Ральф коротко рассмеялся и посмотрел на могильную плиту, но его улыбка не дрогнула.
— Мой старший брат, — сказал он.
Я кивнул. Хосе Доминго. Имя старика.
Интересно, сколько часов прожил Хосе и что он думает в раю, глядя на то, как вот уже тридцать с лишним лет на его могильную плиту приносят воздушные шары и детские подарки?
— У тебя здесь похоронены и другие родственники? спросил я у Ральфа.