Да, Хадиджа определенно влюбилась в Катанию. Целыми днями она гуляла, забыв о своих страхах, не обращая внимания на сохраняющуюся угрозу Реверди, на постоянные отлучки Марка. Он часто оставлял ее одну, занимаясь чем-то непонятным для нее. Он взял напрокат машину и каждый день уезжал из города. Когда она расспрашивала его об этих поездках, он начинал говорить о наблюдении, о поисках, о защите. В глубине души Хадиджа смеялась над ним. Она наивно убеждала саму себя, что спокойно пересиживает здесь свой условный срок.
Ее привлекала даже скрытая жестокость Катании. Город занимал первое место в Италии по уровню преступности, в нем постоянно кого-то убивали, кого-то предостерегали, постоянно что-то случалось. Например, возле памятника Гарибальди нашли отрезанную голову. А в одном из баров северного Траппетто устроили настоящую резню.
Катания, город света и теней, была и городом мафии.
Так прошла неделя. Марк и Хадиджа регулярно посещали интернет-кафе — они намеренно не взяли с собой компьютеры. Они заходили на сайты французских газет. Они постоянно надеялись увидеть сообщение об аресте Жака Реверди. Или хотя бы какие-то связанные с ним новости. Но газеты хранили молчание. Судя по всему, расследование далеко не продвинулось.
С течением времени все это дело уходило в прошлое. Она уже не слушала свой автоответчик, не интересуясь новыми контрактами, о которых договаривалось ее агентство. Хадиджа отдалялась от самой себя. Она жила в каком-то подвешенном состоянии, и город играл в этом немаловажную роль. Это была неведомая болезнь, отодвигавшая ее от реальной жизни и от нее самой. Или выздоровление, во время которого все казалось ей неопределенным, не имеющим никакого значения.
Настоящая жизнь была здесь, в Катании. Здесь ее не покидало возбуждение, благодаря которому каждое мгновение, каждое ощущение накрепко впечатывалось в память, подобно тому, как сахарная глазурь застывала на завитках круассанов, подаваемых на завтрак. Каждое утро она усаживалась за столиком возле окна в кафе-мороженом, наслаждалась невероятно ароматным кофе и читала итальянские газеты, хотя и не понимала половины из написанного.
Ее занимали чрезвычайные происшествия, например, история с медсестрой из пригорода Катании, которую все считали святой, а она убила своего мужа кислотой. Читая об этом, она переставала искать ответы на постоянно мучившие ее вопросы; зачем она приехала сюда с Марком? Зачем живет с ним, не испытывая ни малейшей неясности, не ощущая ни малейшего внимания? Чего она добивается — помогает ему, искушает дьявола или просто набирает очки?
А он, какую игру он ведет?
А потом, в один прекрасный вечер, это произошло.
Нет, не вторжение Реверди. Еще нет. Но появление Марка в проеме двери, связывавшей их комнаты.
Уже четыре дня она не закрывала эту дверь. Уже четыре ночи она ждала, надеясь и в то же время боясь, что она откроется. Она уже предчувствовала, что это случится в этом древнем городе, полном оракулов, которые уже не ограничивались тем, что предсказывали события, а провоцировали их.
В городе, стоящем на краю судьбы, там, где тебе изменяет сознание, где решается твоя участь, где люди ставят на карту свое существование.
Не говоря ни слова, он подошел к ней. Они обнялись со странным ощущением уже изведанного, словно на протяжении этих недель, пока их губы хранили молчание, их тела вели диалог между собой. Хадиджа, как обычно, осталась сухой, но их тела слились, в буквальном смысле этого слова. Она ощущала мышцы, кости Марка, выступавшие под кожей. Ей представлялись пузыри лавы, бурлящей в пропастях на вершине Этны. Пот покрывал их тела, просачивался в каждую складку, в каждое отверстие. Ее бедра увлажнились, ее влагалище открылось, словно кратер. Она смочила пальцы слюной и просунула их во влагалище. Индийский ожог превратился в горящую лаву.
Марк занимался любовью так же, как прожил эти последние недели: стиснув зубы, замкнувшись в своем молчании. Хадиджа не испытала ни малейшего удовлетворения. Но она следовала за ним, как следовала с той ночи, ночи Реверди. Без любви, только со странной доброжелательностью, знакомой ей с давних пор. Даже в разгар любовных игр она оставалась сиделкой.
Постепенно Марк приподнялся, выгнулся над ней. Его мышцы напряглись, движения бедер ускорились. Хадиджа отсутствовала. Она оставалась чуждой происходящему. Она грезила: все мешалось в ее мозгу — охваченный пламенем отец, ее мозг-спрут, раскаленная Этна… Но она не забывала посылать ему принятые знаки, испускать приличествующие случаю вздохи, принужденно ласкать тело Марка, ощущая под пальцами испещрившие его шрамы. Единственное, на что она не могла пойти, — это подставить ему губы. Еще слишком больно. Она ни разу не поцеловала его, и это приносило ей смутное облегчение.
Вдруг он замер, изогнувшись над ней, словно отброшенный взрывом наслаждения, удерживающим его на почтительном расстоянии. Он что-то проворчал, застонал, потом издал звериный рык, так не подходивший Марку, которого она знала, дневному Марку, Марку из обычной жизни. И рухнул возле нее. Она не была уверена, что эта схватка доставила ему удовлетворение. Единственное, в чем не оставалось сомнения, это было полное расслабление их тел, чудесная разрядка, принесшая им умиротворение.
И вдруг ее озарило: она вполне могла бы умереть здесь, в этом городе, родившемся из огня. Она думала об этой перспективе спокойно, как о логическом конце круга, из которого она так и не вышла. Да, она могла бы умереть рядом с Марком, этим чужаком, которого она выхаживала, хотя он был виноват в ее несчастьях.
Он не шевелился. Она ощущала его дыхание. Тяжелое, короткое, в котором чувствовалась неясная злость. Словно отголосок только что улегшейся бури. Дыхание, подходящее этому коренастому телу, этой большой голове с тонкими волосами, которые ей так нравились. Она повернулась к стене и сказала:
— У тебя назначена встреча.
Ответа не последовало.
Она провела тыльной стороной кисти по обоям и повторила:
— Я знаю, что у тебя здесь назначена встреча. С ним.
Тишина, сумерки.
Наконец послышался шепот. Голос — как легкий дым:
— Я не заставлял тебя ехать.
Но Хадиджа ничего не слышала: она уже спала.
Она проснулась под звон колоколов.
Тяжелые, сухие, пронизанные солнцем удары. Удары, под которые она проснулась так, как никогда еще не просыпалась. Казалось, в ней открывается нечто исконное, растительное. Она села в кровати: Марк уже ушел. Тем лучше.
Она подумала об их объятиях, о болезненном ощущении, оставшемся после них. Невозможно сказать, любит она Марка или нет. Даже после этой ночи — тем более после этой ночи. Они так и не преодолели тот этап, когда цеплялись друг за друга, на краю бездны.
Колокола заполняли небо, вибрировали в свете, Хадиджа вспомнила, что сегодня воскресенье. Она встала с постели, надела халат, потом выглянула через балконную дверь.