— Окурок, — прошептал Эрик. — То, что остается в трубке после курения опиума. Так спекается, что курить уже невозможно. Тогда они его жуют. Жуют, пока не смогут проглотить и хоть что-то ощутить…
Реверди почувствовал, как в нем снова закипает злость.
— Мне эта экскурсия до лампочки! Можешь объяснить, какого черта мы тут делаем?
Улыбка на мокром от пота лице с заячьей губой. Как будто голова жирной рыбы.
— Не нервничай. Мы уже пришли.
— Куда, мать твою?
Эрик показал влево, под трубы. Там дрожала какая-то тень, скорчившаяся, с коленками, подтянутыми к животу. Реверди нагнулся. Хаджа, папенькин сынок, который выманивал деньги у матери, в то время как отец полагал, что заставил его «хлебнуть настоящей жизни». Узнать его было невозможно. Кожа да кости. Провалившиеся глаза. Он непрерывно шмыгал носом. Эрик прошептал:
— Он захотел сыграть в тонкую игру: выйти на прямую торговлю с китайцами. В наказание Раман связался с его отцом и все ему рассказал. О тайной передаче денег. О наркотиках. Обо всем. Папаша сжег все мосты. Хаджа уже пять дней ничего не принимал. И он по уши в долгах.
Реверди вспомнил, как паренек, движимый предчувствиями, уже приходил к нему просить о помощи.
— Ну и при чем тут я, можешь сказать?
— Если он не заплатит, китайцы напустят на него филиппинцев…
Жак молча повернулся к выходу. Эрик схватил его за футболку. На сей раз Реверди припечатал его к выгнутой стенке.
— Не приставай, — прошипел он, — или…
— Только ты можешь что-то сделать, — взмолился карлик. — Переговори с китайцами. Пусть дадут ему время… Его отец в конце концов уступит…
Жак уже занес кулак, чтобы раз и навсегда припечатать его заячью губу, но в друг остановился, словно пораженный молнией. Сквозь уродливые черты Эрика проступило дивное лицо Элизабет. Черные, слегка асимметричные зрачки. Бледная улыбка, еле заметная на темной коже. Зачем лгать самому себе? Он любит ее. Он без ума от нее; он не может о ней забыть.
Он опустил руку и выпустил Эрика. Тот сполз по кривой стенке. И тут его осенило. Он не собирается давать шанс Хадже, но он даст его своей возлюбленной. Он пошлет ей новый знак. Если ей удастся на этот раз, тогда он спасет мальчишку…
— Приму решение через два дня, — сказал он, бросив взгляд на неподвижное тело.
Цвет Куала-Лумпура — зеленый.
Цвет Пномпеня — серый.
Широкие проспекты окаймлены плоскими одноэтажными строениями цементного цвета. Деревья, с такими развесистыми кронами, что ветви смыкаются над проезжей частью, тоже серые. Тысячи велосипедов, мопедов, велорикш на улицах не вносят ни малейшего разнообразия в эту палитру. И все люди, оседлавшие эти средства транспорта, носили саронги, развевавшиеся за ними как пепельные знамена.
Выйдя из самолета в пномпеньском аэропорту в пять часов вечера, Марк перевел часы: здешнее время отставало от Куала-Лумпура на час. А на самом деле — на век или два. Никаких стеклянных небоскребов, торговых центров, потребительской лихорадки. Азиатская мечта принимала здесь куда более скромный вид и покоилась на весьма хрупком основании — кхмерах. Хлипкая экономика. Исконная, темная, плодящаяся Азия, Азия предков.
В такси Марк дрожал от возбуждения. Еще сегодня утром он думал, что все закончилось. Реверди больше не давал о себе знать. Контакт с ним прервался. Весь понедельник он размышлял над своими дальнейшими действиями: вернуться в Камерон-Хайлэндс? Продолжать расследование в одиночку? Уехать в Париж и признать себя побежденным? Смириться с поражением ему никак не удавалось.
Во вторник вечером он наконец сдался. Раздавленный, он позвонил в малайскую авиакомпанию, чтобы узнать расписание обратных рейсов, и забронировал билет.
На следующий день, просматривая электронную почту в поисках подтверждения своей брони, он обнаружил послание от Реверди.
Более чем загадочное послание, но оно означало, что контакт восстановлен. Убийца написал просто: «Камбоджа».
Марк сложил сумку и бросился в аэропорт за билетом на Пномпень. Ему удалось сесть на четырехчасовой рейс — настоящий рекорд расторопности. Менее чем через час он приземлился в кхмерской столице. В полете он размышлял над этим простым словом, ставшим для него дороже золота. Реверди давал ему новый шанс. Новый путь, чтобы найти Вехи Вечности.
«Камбоджа».
Он вывел его на след своего другого преступления.
Линда Кройц.
Февраль 1997 года.
Ангкор.
Теперь Марк, сжимая в руках сумку, ехал по мертвому городу. Он уже приезжал сюда в 1994 году, чтобы сделать репортаж о королевской семье. Он прекрасно помнил этот однообразный город. Все серое. Не только стены, но и души. Спустя двадцать лет Камбоджа все еще не оправилась от шока, не очнулась после геноцида, учиненного красными кхмерами. Эту страну населяли призраки, здесь говорили шепотом, каждый носил в себе свои раны и своих мертвых.
Впрочем, через окно такси Марк замечал и определенное оживление. Здания оставались такими же безликими, но появились лавчонки, удивлявшие своими красками, разнообразием ассортимента и изяществом вывесок. Ткани, блестки, аудиоаппаратура, выложенные прямо на тротуарах… Пусть приглушенная, пусть затаившаяся, но жизнь все-таки шла своим чередом. Она выплескивалась наружу и, как ни странно, казалась более реальной, чем в Куала-Лумпуре. В отличие от малайской столицы, где все было гладким, упорядоченным, кондиционированным, тут люди и предметы обретали подлинную фактуру, рельеф, чувствительность.
К вечеру улицы понемногу окрашивались в кремовые, бежевые, розоватые тона, становились более заметными кирпично-красные тротуары, тропинки, утоптанные босыми ногами. Здания, казалось, растворяются в облаках красной пыли, обнажающей их кирпичное нутро. Воздух пропитывался красками, рассыпался на мириады частиц. А в конце проспектов солнце словно притягивало к себе эти пурпурные отсветы, оставляя мраку безжизненные силуэты, мертвые тени… В этом раскаленном докрасна тигеле даже мопеды, эти черные тени, привязанные к земле, словно улетали, возносились к небу, поднимались к облакам.
А потом взгляду открылся Королевский дворец.
Сверкающая кровля, резные орнаменты, зеркальные стрелы, окруженные высокими глухими шафранно-желтыми стенами. Эти строения напоминали золотые корабли с высокими мачтами и надутыми парусами, медленно входящие в укрепленный порт.
Марк достиг цели своего путешествия. Нет, он вовсе не собирался остановиться во дворце, его интересовал отель напротив. «Ренаксе», излюбленное пристанище европейцев, настолько же запущенное, насколько великолепен был сияющий по соседству дворец. Марк жил тут в свой первый приезд.
В этом здании был какой-то особый шарм. Оно располагалось в глубине парка, среди высоких сухих деревьев, путь в номера лежал через одну из двух ажурных галерей, выложенных кремовой и шоколадной плиткой. Большие плетеные кресла на центральной террасе располагали к тропическим мечтаниям.