– Нет.
– Расскажите мне об этом захоронении.
Сторож сплюнул на гравий.
– А чего говорить-то?
– Склеп для одного ребенка... как-то странно, правда?
– Верно, чудно.
– Вы знаете его родителей?
– Нет. Никогда не видал.
– Разве вы не работали здесь в восемьдесят втором году?
– Нет. Прежний сторож помер. – Мужчина усмехнулся. – Наш брат тоже отдает концы, как и все...
– За этим склепом, видимо, ухаживают?
– А я и не говорю, что не ухаживают. Только я их никого не вижу. Я ведь человек опытный, знаю, за сколько времени может искрошиться камень, сколько держатся цветы, будь они хоть пластмассовые. Знаю, откуда лезут сорняки, колючки и прочая пакость. Ну так вот: за этим склепом приглядывают как надо. И ходят часто. Да только я их никогда тут не заставал.
Карим снова задумался. Потом присел на корточки и взглянул на овальную рамку. Не поднимая головы, он сказал сторожу:
– Мне кажется, воры украли фотографию мальчика.
– Да ну? Что ж, может, и так.
– А вы помните лицо этого ребенка?
– Нет.
Карим выпрямился и, стягивая перчатки с рук, заключил:
– Сегодня приедет спецбригада, они снимут все отпечатки и следы. Так что намеченную церемонию придется отменить. Отговаривайтесь чем хотите – срочные работы, протечка водопровода, – но сегодня на кладбище не должно быть посторонних, ясно? И особенно журналистов.
Старик кивнул. Карим уже шел к воротам.
Где-то вдали колокол лениво прозвонил девять раз.
До того как ехать в комиссариат и писать отчет, Карим решил снова заглянуть в школу. Солнце уже разбросало на крышам рыжие лучи. Сыщик опять подумал, что день обещал быть прекрасным, и от этой банальной мысли ему стало тошно. Войдя в школу, он спросил у директрисы:
– Не учился ли у вас тут в восьмидесятые годы мальчик по имени Жюд Итэро?
Женщина кокетливо промурлыкала, играя широкими рукавами своего кардигана:
– Уже взяли след, инспектор?
– Пожалуйста, ответьте мне.
– Ах да... Нужно проверить в архиве.
– Пошли посмотрим. Сейчас же.
Директриса снова привела Карима в свой кабинет-оранжерею.
– Вы сказали, восьмидесятые годы? – переспросила она, водя пальцем по корешкам журналов на полке.
– Восемьдесят второй, восемьдесят первый и так далее, – ответил Карим.
Внезапно он почувствовал ее замешательство.
– Что случилось?
– Как странно! Сегодня утром я не заметила...
– Что именно?
– Журналы... как раз за восемьдесят первый и восемьдесят второй годы... Они исчезли.
Отстранив директрису, Карим стал внимательно разглядывать темные корешки. На каждом значилась дата. Вот 1979-й, 1980-й... И верно: две следующие цифры отсутствовали.
– Что записывают в этих журналах? – спросил Карим, листая один из них.
– Фамилии учеников. Заметки учителей. Это как бы дневник школьной жизни.
Карим открыл журнал за 1980 год и взглянул на список учеников.
– Если ребенку исполнилось в восьмидесятом году восемь лет, в каком он был классе?
– В начальном втором. Или даже в первом среднем.
Карим пробежал глазами список; Жюда Итэро там не было.
Он спросил:
– А есть ли в школе другая документация, дающая сведения об учениках восемьдесят первого и восемьдесят второго годов?
Директриса задумалась.
– Нужно посмотреть наверху... Там есть, например, списки детей, питающихся в нашей столовой. Или отчеты о медицинских осмотрах. Это все хранится на чердаке. Пройдемте со мной. Там никто никогда не бывает.
Директриса была явно возбуждена этими поисками. Они поднялись наверх, прошли по узкому коридору и остановились у железной двери. И тут женщина застыла в изумлении.
– Не может быть! – воскликнула она. – Смотрите, эту дверь тоже взломали...
Карим исследовал замок. Дверь была не взломана, а отперта, и притом весьма умело. Полицейский шагнул внутрь. Чердак представлял собой обширную мансарду, освещаемую лишь зарешеченным слуховым оконцем. Металлические стеллажи были забиты связками бумаг и папками; от запаха сухой пыли у Карима запершило в горле.
– Где папки за восемьдесят первый и восемьдесят второй годы? – спросил он.
Директриса молча подошла к одной из полок и стала рыться в слежавшихся стопках бумаг. Эта операция заняла несколько минут, после чего женщина уверенно объявила:
– Они тоже исчезли.
У Карима пробежал холодок по спине. Школа. Кладбище. 1981 – 1982 годы. Мальчик по имени Жюд Итэро. Все эти элементы складывались в единое целое. Он продолжал расспросы:
– Вы уже работали здесь в восемьдесят первом году?
Женщина состроила кокетливо-укоризненную гримаску.
– Ну что вы, инспектор! Я тогда еще была студенткой...
– Тогда, может быть, старожилы рассказывали вам о каких-нибудь странных происшествиях того времени?
– Нет. Что, собственно, вы имеете в виду?
– Например, смерть одного из учеников.
– Нет-нет, таких историй я не слышала. Но я могу узнать, если хотите...
– Где?
– Да в отделе образования нашего департамента.
– Не могли бы вы навести еще такие справки: учился ли в те годы в вашей школе мальчик по имени Жюд Итэро?
Директриса буквально задыхалась от волнения и энтузиазма.
– Конечно... никаких проблем, инспектор! Я непременно...
– Узнайте поскорее. Я заеду через час.
Карим сбежал было по лестнице, но на полдороге остановился и добавил:
– Кстати, еще кое-что для вашей «криминальной» эрудиции: к полицейским теперь обращаются не «инспектор», а «офицер». Как в Америке.
Директриса изумленно смотрела вслед исчезающей тени.
* * *
Среди полицейских Сарзака Карим меньше всех презирал своего шефа Крозье. Не потому, что тот был его прямым начальником, просто Крозье прекрасно знал свое дело и нередко демонстрировал интуицию прирожденного сыщика.
Анри Крозье, пятидесяти четырех лет, уроженец Ло и отставной военный, работал в местной полиции уже лет двадцать. Приплюснутый нос, тщательно прилизанные волосы, суровое, непроницаемое лицо. При этом он мог неожиданно проявить доброту и человечность. Крозье жил одиноко, без жены и детей, и нужно было обладать поистине неуемной фантазией, чтобы вообразить его в кругу семьи. Это одиночество сближало его с Каримом, но на том их сходство и кончалось. В остальном шеф был типичным провинциальным полицейским и типичным французом. Чем-то вроде гончей, стремящейся превратиться в немецкую овчарку.