Наконец комиссар выбрался на шоссе.
Мокрый асфальт – путь к спасению – блестел всего в нескольких шагах. Ньеман снова нагнулся, ища глазами подушечки мха вдоль обочины, чтобы поточнее определиться с направлением.
Но тут из-за поворота выскочил жандармский автомобиль-фургон с ярко горящими фарами.
Увидев Ньемана, водитель затормозил. Люди бросились на помощь комиссару, который, не выпуская ружья из рук, бессильно опустился наземь.
Его схватили, понесли. Он смутно слышал шепот, возгласы, шуршание брезента. Где-то сбоку плясали зажженные фары. Один из жандармов крикнул шоферу:
– Давай в госпиталь, живо!
Почти теряя сознание, Ньеман пробормотал:
– Нет... В университет...
– Какой университет! Вы же разбились в лепешку!
– В университет. Я... у меня там встреча.
Дверь открылась, и навстречу ему сверкнула улыбка.
Пьер Ньеман опустил глаза. Он увидел сильные смуглые запястья женщины. Взгляд поднялся чуть выше, к рукавам толстого вязаного свитера, затем к воротнику, к шее, с нежными завитками на затылке, выбившимися из тяжелого пучка.
Он подумал о магии этой чудесной смуглой кожи, превращавшей любую, даже самую скромную одежду в царственный наряд. Фанни зевнула:
– Опаздываете, комиссар!
Ньеман попытался улыбнуться:
– Вы... вы не спали?
Молодая женщина покачала головой и отступила, давая комиссару пройти. Он вышел на свет, и Фанни испуганно застыла: она увидела окровавленную голову полицейского. Быстрым взглядом она оценила все последствия катастрофы: насквозь мокрый плащ, разорванный галстук, опаленные брюки.
– Что случилось? Вы попали в аварию?
Ньеман коротко кивнул и обвел взглядом гостиную маленькой квартирки. Несмотря на жар и озноб, несмотря на перебои в сердце, он был счастлив, что добрался сюда. Голые стены мягких расцветок. Стол с компьютером, заваленный книгами и бумагами. Камни и кристаллы на полках. Сваленный в кучу альпинистский инвентарь, фосфоресцирующая одежда. Квартира молодой девушки – и домоседки и спортсменки, любительницы уюта и опасных приключений. В какой-то краткий миг перед ним пронеслась вся их совместная экспедиция на ледник. Воспоминание блеснуло, как звездочка инея на окне.
Ньеман рухнул на стул. Снаружи опять припустил дождь. Он барабанил где-то наверху, по крыше. За стеной слышались тихие звуки, выдающие близость соседей: скрип двери, шаги. Ночная жизнь студентов – растревоженных, укрывшихся в своих одиноких кельях.
Фанни стащила с комиссара плащ и начала исследовать рану у него на виске. Казалось, зрелище развороченной багровой плоти и запекшейся крови не внушает ей никакого отвращения. Она даже тихо присвистнула:
– Ну и досталось же вам! Надеюсь, височная артерия не задета. Трудно сказать: из любой раны на голове кровь всегда хлещет фонтаном... Как это произошло?
– Дорожная авария, – лаконично ответил Ньеман.
– Давайте я отвезу вас в больницу.
– И речи быть не может. Я должен закончить расследование.
Фанни ушла в другую комнату и вернулась с целой кучей компрессов, лекарств и вакуумных пакетов со шприцами и сывороткой. Она открыла их, надорвав зубами, и вставила иголку в одноразовый шприц. Ньеман схватил ее за руку.
– Что это такое?
– Анестезирующее средство. Не бойтесь, оно снимет вам боль.
– Подождите.
И полицейский стал читать состав лекарств. Ксилокаин. Ладно, это действительно снимет боль, но не усыпит его. В знак согласия Ньеман выпустил руку Фанни.
– Не бойтесь, – повторила она. – Эта штука еще и остановит вам кровотечение.
Ньеман сидел, опустив голову, ему не было видно, что делает молодая женщина. Кажется, она обкалывала края раны. Через несколько секунд боль и в самом деле утихла.
– У вас есть чем зашить рану? – пробормотал он.
– Конечно нет. Вам нужно в больницу. Если кровь пойдет снова...
– Тогда просто наложите повязку потуже. Я должен продолжать работу на ясную голову.
Пожав плечами, Фанни начала опрыскивать салфетки медицинским аэрозолем. Ньеман исподтишка бросил на нее взгляд. Джинсы плотно облегали бедра девушки; ее женственное и вместе с тем сильное тело вызывало у комиссара глухое возбуждение даже в его нынешнем плачевном состоянии.
Он размышлял о противоречивости натуры Фанни. Как ей удается быть одновременно и воздушно-легкой и приземленной? И нежной и грубоватой? И близкой и далекой? Эта двойственность отражалась даже в ее взгляде: дерзкий блеск глаз смягчался плавной, мягкой линией бровей. Вдыхая едкий запах антисептиков, он спросил:
– Вы живете здесь одна?
Фанни обрабатывала рану короткими энергичными прикосновениями. Полицейский почти не ощущал боли: анальгетики делали свое дело. Девушка снова улыбнулась.
– А вы, я гляжу, идете напролом.
– Из...извините... за нескромный вопрос.
Фанни сосредоточенно делала перевязку; их лица почти соприкасались. Она шепнула ему на ухо:
– Я живу одна. У меня нет любовника – если вы это хотели узнать.
– Гм... Но... почему именно здесь, в университете?
– Это удобно, – аудитории, лаборатории, всё рядом.
Ньеман повернул было голову, но она тотчас с недовольным возгласом вернула ее в прежнее положение. Комиссар продолжал:
– Да, верно, я и забыл... Самый молодой дипломированный преподаватель Франции. Дочь и внучка заслуженных профессоров. Значит, вы принадлежите к числу тех самых детей, которые...
Фанни резко прервала его:
– Каких еще детей?
Ньеман опять чуть-чуть повернул голову.
– Да тех самых юных гениев, они же герои стадионов.
Лицо молодой женщины окаменело. В ее голосе прозвучала холодная враждебность:
– Что вы имеете в виду?
Полицейский промолчал, несмотря на жгучее желание расспросить Фанни о ее происхождении. Но прилично ли выяснять у женщины, где она взяла свою генетическую силу, каков источник ее здоровых хромосом? Она заговорила сама:
– Комиссар, я не понимаю, зачем вы явились сюда в таком состоянии. Но если у вас есть ко мне вопросы, задавайте их.
Она говорила сухим, едким тоном. Ньеман предпочел бы снова ощутить жгучую боль раны, нежели слышать такой голос. Он сконфуженно улыбнулся.
– Я хотел поговорить с вами о факультетской газете, для которой вы пишете.
– О «Темпо»?
– Да.
– Что именно вас интересует?
Ньеман помолчал. Фанни сложила оставшиеся салфетки в пакет и туго затянула повязку на голове комиссара. Полицейский продолжал: