Очень скоро я совершенно сбился с пути, спутав шум воды с шелестом листвы, однако решил еще немного пройти вперед по склону: рано или поздно появится какой-то просвет.
Наконец я выбрался из леса, словно из-за театрального занавеса, и оказался на поляне. Мне просто повезло. Остановившись, я окинул взглядом уже знакомый пейзаж: круг скошенной травы до самого края пропасти. При свете луны поляна казалась серебристой. Несколько секунд передышки, чтобы собраться с мыслями, и я двинулся дальше. Лонгини-Сарразен сказал мне: «Дьявол подписался под преступлением». Значит, где-то здесь должен быть след, сатанинский знак. Но жандармы его не нашли. Один Сарразен вернулся на место преступления и разобрал эту подпись. Я уже стоял на краю скалы, как было в первый раз. Обернувшись к плоскогорью, я стал размышлять. Жандармы – безансонские профессионалы из Отдела оперативных расследований – обшарили здесь все: каждую пядь земли, каждый клочок травы. Что мог сделать я один, к тому же ночью?
Я сосредоточился на елях, окружавших поляну. Они напоминали фалангу воинов в черных Доспехах. А что, если жандармы ограничили поиски поляной? И никому не пришло в голову обшарить лес… Никому, кроме Сарразена.
Я поднялся по склону и остановился на границе леса. То, что я задумал, было немыслимо: в темноте обследовать землю, корни, стволы деревьев, чтобы найти неизвестно что. Решив не думать об этом, я зажег фонарь и погрузился в потемки. Начав с середины, я двигался по оси, на которой находилось тело, но в сотне метров от этого места. Наклонившись над землей, я пытался разглядеть хоть что-нибудь.
Так я осматривал каждый ствол, раздвигая ветки и заросли. Ничего. За десять минут я обшарил лишь несколько квадратных метров. Еловые ветки начинались совсем низко – если и была какая-нибудь надпись на коре, то не выше одного метра от земли. Согнувшись пополам, почти опустившись на колени, я продолжал искать, сосредоточившись в основном на деревьях.
Полчаса спустя я поднялся. Дыхание вырывалось изо рта облачками пара. Все тело пылало и в то же время было охвачено холодом. Даже здесь, среди ветвей, ветер пронизывал меня насквозь. Я снова взялся за поиски, едва не зарывшись в иголки. Задыхаясь и стуча зубами, одной рукой я разгребал иголки, а другой ощупывал кору. Ничего.
И вдруг пальцами я ощутил линию. Длинный надрез, неровный, зигзагообразный. Я оборвал траву вокруг, чтобы она не загораживала свет фонарика. Сердце замерло. На коре отчетливо виднелась надпись, вырезанная ножом:
Я ЗАЩИЩАЮ ЛИШЕННЫХ СВЕТА
Это и есть подпись дьявола? За пятнадцать лет изучения богословия я ни разу не слышал такого термина. Я заметил еще кое-что. Буквы, вырезанные на коре, были неровными. Я узнал почерк. Так же была написана светящаяся надпись в исповедальне. «Я ЖДАЛ ТЕБЯ».
«Один враг, один и тот же», – подумал я, когда вдруг ощутил вибрацию: мобильник! Не сводя глаз с надписи, я выпутался из веток и нащупал карман.
– Алло?
– Pront…
Голос Каллаччуры, но очень плохая связь. Я повернулся и крикнул:
– Джованни? Ripetimi!
– Piu… tar…
– RIPETIMI! Повтори!
Повернувшись в другую сторону, я разобрал слова, словно уносимые резким ветром:
– Я тебе перезвоню… позже, если связь…
– НЕТ! Я тебя слышу. У тебя есть новости?
– Дело уже у меня. Все тот же бред: разложение, укусы, язык. Что-то невероятное.
– Жертва – женщина?
– Нет, мужчина. Лет тридцати. Но почерк, несомненно, тот же.
Значит, серийный убийца совершает очень похожие преступления и в других странах Европы. Убийца, который вообразил себя самим Сатаной…
– А рядом с телом были какие-то религиозные символы? Над ним надругались?
– Можно сказать, что да. У него во рту торчало распятие. Как будто… Ну, в общем, ты понимаешь.
– Дело было на Сицилии?
– Да, в Катании.
– А когда?
– В апреле двухтысячного года.
Я прикинул: география убийств, которые разделяло несколько лет, один и тот «modus operandi». [18] Сомневаться не приходится: серийный убийца. Итальянец продолжал:
– Прислать тебе досье? Мы…
– Нет. Я сам приеду.
– В Милан?
– Я сейчас в Безансоне, в нескольких часах пути.
– Точно приедешь?
– Точно. Не могу рассказать по телефону, но дело принимает четкие очертания. Серийный убийца, который считает себя дьяволом. Он совершил убийство здесь, в Безансоне, в июне этого года. И наверняка еще где-то в Европе. Я немедленно свяжусь с Интерполом. После Италии и Франции он…
– Подожди, Матье. Убийство в Катании совершил не твой псих.
Связь снова пропала, и мне пришлось опять искать угол, чтобы поймать сигнал.
– Что?
– Я сказал: убийство в Катании совершил не твой псих.
– Почему?
– Потому что убийца задержан!
– ЧТО?!
– Это женщина. Жена жертвы. Агостина Джедда. Она созналась и все подробно рассказала: о примененных препаратах, насекомых, инструментах. Она медсестра.
– Когда ее арестовали?
– Вскоре после убийства. Она не оказала сопротивления.
В очередной раз моя версия разлеталась вдребезги.
Не могла эта итальянка убить Сильви Симонис, потому что сама уже была под стражей. Но в то же время было совершенно невероятно, чтобы двое разных убийц применяли одинаковые специфические методы.
Я ощупал надпись на коре: Я ЗАЩИЩАЮ ЛИШЕННЫХ СВЕТА. Что бы это значило?
Я прокричал в трубку:
– В «Нью-Бостоне». Завтра утром в одиннадцать!
С дороги я позвонил Сарразену и сообщил о своих открытиях: о надписи на коре и об убийстве Сальваторе Джедды. Отныне мы вели расследование вместе, обмениваясь информацией. Жандарм не возражал. Итальянский след для него обрывался. Ему удалось собрать лишь кое-какие сведения об Агостине Джедде через знакомого в Интерполе, но он так и не смог продолжить расследование по ту сторону Альп.
В 23 часа я пересек швейцарскую границу, а ближе к полуночи миновал Лозанну. Автобан Е62 шел по берегу озера Леман. Несмотря на напряжение и усталость, я невольно любовался красотой ночного пейзажа. Города Веве, Монтре, Лозанна походили на Млечный Путь, опустившийся на холмы.
Я несколько раз звонил Фуко, но работал только автоответчик. Я представил себе, как уютно они с женой и сыном воскресным вечером устроились перед телевизором, и холод и враждебность окружавшей меня ночи поразили меня еще сильней. В который раз я подумал о своих трех обетах: послушания, бедности и целомудрия. Я сам этого захотел, не говоря уже о дополнительном обете, который сопровождал меня неотступно: одиночестве.