— Иди сюда.
Она не выходила из тени.
— Иди сюда, пожалуйста, я не собирался тебя пугать.
— Чего ты хочешь? Почему я не могу просто взять свою одежду?
— Конечно, можешь, но она сейчас мокрая, иди сюда, поговорим, пока она высохнет.
Какой у нее выбор? Сделав последний шаг, она заглянула в комнату. Он сидел на краю кровати. От ее стоявших у самой двери ног к нему вела аллея из чайных свечей. Заранее проложенная тропа, визуализирующая его мечтания. Эва уже собралась возразить, объяснить — что бы ни случилось здесь в прошлый раз, повторить это невозможно. Но потом увидела его лицо и опешила. Он смотрел не на нее, он не искал ее глаза. Его взгляд был прикован к цветастому халату. И вдруг совершенно неожиданно его лицо исказила гримаса, а тело сжалось и поникло. Он посмотрел в сторону, и она догадалась, что он пытается скрыть рыдания. Она чувствовала полную растерянность. Что ему нужно?
Она молчала. Просто стояла у входа и смотрела на него. Вся его поза свидетельствовала о безуспешных попытках защититься от ее непрошеных взглядов. Пару раз всхлипнув, он так и сидел, уставившись в пол, а потом провел по лицу рукой и с сомнением поднял на нее глаза, пристыженный и смущенный.
— Прости.
Она не ответила. И посреди всего происходящего вдруг поняла, что комната изменилась. Холодные стены, испещренные следами гвоздей, на которых висели те странные картины.
Он снова посмотрел на пол и свечи.
— Несколько лет я не зажигал свечей, но потом купил их на случай, если ты придешь и я все-таки решусь.
Его слова звучали как неловкое признание, и сейчас он казался таким же голым перед ней, как она перед ним в ванной. Словно он желал искупить свое тогдашнее вторжение. Страх отпустил ее. Он просто уловил не те сигналы, когда она согласилась пойти к нему домой. Да и можно ли его осуждать? Конечно, он рассчитывал на то, что она даст знать о себе. И та ночь станет началом. Он надеялся.
Если она ненадолго задержится, объяснит ему все, скажет, что случившееся было ошибкой, но она не хотела обидеть его... Он неопасен, он просто влюбился и забыл удостовериться, чувствует ли она то же самое.
— Почему ты не зажигал свечи несколько лет?
Попытаться завязать разговор. Осторожно приблизиться, чтобы постепенно заставить его понять.
Он взглянул на нее с легкой улыбкой.
— Ты многого обо мне не знаешь, я не успел тебе рассказать.
Не то. Нужно с самого начала четко расставлять ориентиры.
Но она не успела предпринять новую попытку: он ее опередил:
— Я хочу попросить тебя об одолжении.
— О каком?
Он сглотнул.
— Я хочу, чтобы ты посидела рядом со мной, пока на тебе это.
Она посмотрела на омерзительный халат.
— Зачем?
Он долго колебался. Она видела, что слова прячутся где-то в его самой глубине, что он вынужден преодолевать себя, чтобы высказать свое желание.
— Я всего лишь хочу ненадолго положить голову тебе на колени.
Почти беззвучно. Смущенно, опустив глаза на собственные руки, лежащие на коленях.
Нельзя бояться того, кто так жалок. Лучше она сразу скажет как есть и уйдет.
— Я понимаю, что ты, наверное, подумал, что я... или что мы... когда мы... Дело не в том, что было плохо или как-то не так, просто все, что произошло, это ошибка, я выпила и не подумала. Может, ты надеялся, что мы снова увидимся и так далее, но лучше я сразу признаюсь. Я замужем.
Он сидел с отсутствующим видом. Никакой реакции с его стороны, и это заставило ее продолжить. Почему она не сказала об этом с самого начала? Кому, как не ей, должно быть известно, что у лжи короткие ноги.
— Ты не мог бы дать мне какую-нибудь одежду, я потом тебе ее пришлю. Если я не вернусь домой в ближайшее время, муж начнет беспокоиться.
— С какой стати ему беспокоиться?
Голос внезапно стал холодным и жестким. Вся доброжелательность исчезла.
— Разумеется, он будет беспокоиться, если я не вернусь домой.
Она уловила новые интонации и в собственном голосе. Сейчас осторожнее.
Он скептически пожал плечами:
— Это зависит от того, какой у людей брак. Любят они друг друга или не любят. И измена тогда — обычное дело.
Обижен. Горд и обижен. Опасное сочетание. Надо действовать аккуратнее, ее ввела в заблуждение его временная уязвимость.
— Для меня измена — не обычное дело. Это было впервые, тогда с тобой.
Он ухмыльнулся:
— Какая честь.
Дьявол. Снова не то. Она должна лучше выбирать слова. Он же как минное поле.
— Я ни в коем случае не хотела тебя обидеть. Просто мы оба взрослые люди. И мы на какое-то время увлеклись друг другом.
— Ты имеешь в виду, что я тобой увлекся? А ты использовала меня как утешение, когда тот, дома, перестал тобой интересоваться, да? Или ты хотела заставить его ревновать? Или мстила ему за что-то?
Она молчала.
— А как ты думала, что станет со мной после того, как ты меня используешь?
Она не ответила. Не могла придумать ни одного возражения, кроме того, что каждый сам отвечает за свои поступки, но произносить эти слова сейчас у нее, пожалуй, не было права. К черту все. Ей нужно уходить.
— Я же сказала, что я ошиблась. И кроме «прости» сказать мне больше нечего.
— А твой муж? Ты его любишь?
Нет.
— Да.
— А если бы он тебе изменил, что бы ты тогда сделала?
Она сглотнула.
— Не знаю. Попыталась бы простить. Мы все ошибаемся. Как я уже сказала.
Глаза его сузились.
— Тот, кто предает, не заслуживает прощения. Предательство невозможно простить или забыть, оно всегда с тобой, как открытая рана. Что-то навсегда ломается, и исправить это больше нельзя.
Да, без сомнений — не одной ей известно, каково пережить такое. Но у нее не было ни малейшего желания делиться с ним своим опытом.
Он продолжил:
— Если бы существовал мужчина, который бы любил тебя больше всего на свете, готовый ради тебя на все, что угодно, который дал бы самую страшную клятву, что никогда не предаст тебя, что всегда будет рядом, на твоей стороне, — ты бы смогла полюбить его в ответ?
Она снова сглотнула и посмотрела в пол, задержавшись взглядом на одной из свечей.
— С любовью все ведь не совсем так, правда же?
— А как?
— Она приходит, когда хочет. И здесь ты сам над собой не властен. Если влюбился, то влюбился.