— Как, по-вашему, с чего мы можем начать?
Повернув голову, он посмотрел на нее:
— Понятия не имею.
Он пришел, как договорились, остальное не его дело, пусть сама думает. Разговор нужен не ему, а муниципалитету — чтобы с чистой совестью закончить реабилитацию Анны и без лишних проблем позволить ее мозгу умереть. Но его им никогда не удастся перетащить на свою сторону.
— Вам неприятен этот разговор?
Он вздохнул:
— Да нет, не особенно. Просто я не вполне понимаю, зачем он нужен.
— Может быть, это потому, что вы чувствуете внутренний страх?
Он не мог ответить. Да что она знает о страхе? Уже одно то, что она задала этот вопрос, доказывает, что она не имеет об этом ни малейшего представления. И никогда не ощущала безумного страха потерять все. Утратить контроль над собственными мыслями, над собственной жизнью.
Или жизнью Анны.
— Сколько вы были вместе? Я имею в виду — до несчастья?
— Год.
— Но вы ведь не жили вместе?
— Нет, мы как раз должны были пожениться, когда… когда… — Замолчав, он посмотрел на сомкнутые веки Анны.
Женщина переменила позу. Откинулась на спинку стула и положила руки на пластиковую папку на коленях.
— Анна несколько старше вас.
— Да.
Ивонн Пальмгрен посмотрела в свои бумаги.
— Почти на двенадцать лет.
Он молчал. Зачем отвечать, если она может удовлетворить свое больное любопытство, зачитав вслух историю болезни.
— Вы не могли бы рассказать немного о ваших отношениях? Как выглядела ваша жизнь до того, как все случилось? Если хотите, опишите мне какой-нибудь ваш самый обычный день.
Он встал и подошел к окну. Как же он это ненавидит. Ради чего он должен отчитываться об их с Анной жизни перед незнакомым человеком? По какому праву эта женщина вторгается в их память?
— Вы собирались съехаться?
— Мы живем в одном доме. У Анны мастерская в мансарде нашего подъезда. Она художник.
— Вот как.
Он прекрасно помнил их первую встречу. Он тогда развез утреннюю почту, вернулся домой, поспал несколько часов и собрался в супермаркет купить продукты. Она стояла на первом этаже и грузила в лифт коробки. Они поздоровались, он придержал дверь, когда она направилась к машине за последним ящиком. Поразительное сходство. Разве могут люди быть настолько похожи? Он застыл и не мог сдвинуться с места, пока не представился шанс заговорить с ней. Потом-то стало ясно: он не мог не остановиться. Поскольку был просто обязан побороть сомнения и предложить помощь. Он не помнил, что она ответила. Помнил только ее улыбку. Открытую, искреннюю улыбку, превратившую ее глаза в щелочки и заставившую его почувствовать себя избранным, особенным, красивым.
Он помог ей отнести ящики, а потом она с веселой гордостью показывала ему свою новую мастерскую. Но он смотрел по большей части на нее. Был поражен ее невероятно притягательной искренностью. Уже спустя пять минут он был уверен, что именно ее он всегда ждал. Что вся его предыдущая жизнь была лишь подготовкой к этой встрече.
— Чем вы обычно занимались вместе?
Вопрос психолога вернул его в настоящее. Он повернулся к ней:
— Чем угодно.
— Можете привести примеры?
Они начали вместе есть. Он возвращался с работы к обеду, она работала дома, и со временем это превратилось в привычку. Один день у нее, следующий у него. За много лет она стала первой, кого он впустил в квартиру, преодолев раздражение, которое вызывал остающийся кавардак. Она смеялась над его систематическим порядком, утверждала, что ее угнетают все эти прямые углы, и в конце концов уговорила его сделать перестановку. Она даже принесла из мастерской большую картину маслом, которую они вместе повесили на стену. Это произошло как раз после того вечера, когда он понял, как сильно он ее любит. Несмотря на то что в его жизни царила полная путаница, навязчивых приступов он не боялся. Сама того не осознавая, она одним лишь фактом своего существования умудрилась нейтрализовать все, что угрожало ему.
Ночью он подошел обнаженным к этой картине и провел пальцем по следам кисти. Шершавое полотно пробудило желание, сильное до боли, но он не хотел освобождаться от него, хотел сохранить и отдать ей, когда она будет готова.
— У вас было много друзей?
Он снова отвернулся к окну и засунул руку в карман. Воспоминания вызывали в нем тоску по жизни. Кожей ощущаемый голод. Он сойдет с ума, если она сейчас к нему не прикоснется.
— Не особенно.
— А родственники?
— Ее родители погибли в автокатастрофе, когда ей было четырнадцать. Но она, знаете, из тех, кто никогда не пропадет, у нее с детства закалка. Она сильная и упорная.
— У нее есть братья или сестры?
— Брат, но он живет в Австралии.
— А у вас?
Повернув голову, он посмотрел на нее:
— Что у меня?
— Что с вашими родителями?
— А что с ними?
— Я не знаю. Расскажите.
— Мы не поддерживаем отношений. Я перебрался в Стокгольм, когда мне исполнилось восемнадцать, мне хотелось уехать.
— Уехать откуда?
— Я жил в паре миль от Евле.
— Да, но большинство людей сохраняют контакты с родными, даже если переезжают в другое место.
— Да что вы говорите.
Восемь слов сказала ему мать после того, как предательство открылось. Восемь слов. В тот день ему исполнилось восемнадцать, он завтракал на кухне после того, как разнес утренние газеты. Три месяца он делал все возможное, чтобы она его простила, но ей было все равно. Отец переехал в однокомнатную квартиру в Евле, чтобы скрыться там от стыда, который вызывало ее безграничное горе и разочарование. Взял одежду и одну кровать из спальни — и исчез.
В проеме кухонной двери внезапно возникла мама. На ней был розовый халат, он знал, как хорошо этот халат пахнет, это был мамин запах. И его захлестнула радость, он подумал, что, может быть, может быть, сейчас она готова простить его. Ведь сегодня его день рождения, и она вышла на кухню.
Она произнесла восемь слов.
Отныне я не хочу, чтобы ты тут жил.
Ивонн Пальмгрен снова поменяла позу на стуле. Из папки выскользнула пара листов, она поймала их до того, как они упали на пол.
Опустив взгляд, он снова присел на кровать Анны.
— Почему вы не поддерживаете контакты с родителями?
— Потому что не хочу.
— Вы никогда не скучаете по ним?
— Нет.