В воздухе витал запах Нового года: все вокруг напоминало застывшую декорацию, похожую на детскую игрушку – стеклянный шар с мишками и зайчиками, в котором идет снег, если его перевернуть.
Они проникли на территорию со стороны улицы Пер-Лашез, рядом с площадью Гамбетты. Анна провела Матильду вдоль водостока, потом они залезли на решетку, а спуститься вниз оказалось совсем просто: в нескольких сантиметрах от плит дорожки висели электрокабели.
Они поднимались по аллее Иностранных Бойцов, читая в свете луны эпитафии на могильных плитах. Мемориал, посвященный памяти чехословацких солдат, павших на полях сражений Первой мировой войны, был выполнен в виде бункера. Беломраморный монолит поставили в честь павших бельгийцев. Устремленный к небу граненый штык в стиле Вазарели [9] скорбел о геноциде армян...
Когда Матильда увидела на горке большое здание с двумя трубами, она наконец поняла. Немного белого порошка среди серого праха. Колумбарий. С извращенно циничным чувством юмора Анна спрятала свой героин среди погребальных урн.
В зыбком ночном свете здание напоминало кремовую с золотом мечеть, увенчанную широким куполом, трубы на крыше выглядели минаретами. Четыре длинных здания вокруг располагались в шахматном порядке.
Они вошли за ограду и пересекли территорию садов. Над аккуратно подстриженной живой изгородью Матильда видела украшенные галереи с нишами. В голову пришло сравнение с мраморными страницами, испещренными надписями и цветными печатями.
Территория была совершенно пустынна.
Ни ночных сторожей, ни дежурных.
Анна добралась до конца парка. Лестница одного из склепов вела под кустарник, внизу находилась черная стальная дверь, закрытая на замок. Несколько секунд они раздумывали, как войти, но тут над их головами раздалось хлопанье крыльев. Матильда и Анна подняли головы: в двух метрах от земли, на окошке, забранном решеткой, отряхивались голуби.
Анна отступила назад, оценивая размеры ниши, потом ухватилась за дверь и полезла наверх, ставя ноги на металлические завитушки. Несколько мгновений спустя Матильда услышала треск вырываемой решетки и звон разбитого стекла.
Не раздумывая, она двинулась следом.
Добравшись до верха, скользнула через фрамугу и приземлилась, когда Анна включила свет.
Склеп был гигантским. В гранитных стенах вокруг квадратного колодца были выбиты бесконечные галереи. Развешанные через равные промежутки настенные лампы разгоняли мрак подземелья.
Она подошла к балюстраде колодца: вниз уходили три подземных этажа с ответвлениями туннелей. В самой глубине бездны, на дне, был устроен керамический бассейн, сверху казавшийся крошечным тазиком. Можно было подумать, что они попали в подземный город, выстроенный вокруг священного источника.
Анна направилась к одной из двух лестниц. Матильда старалась не отставать. Они спускались, вентиляция шумела все сильнее. Матильда подумала, что так могла бы выглядеть братская могила.
На втором подземном уровне Анна свернула в правый коридор, где в стенах хранились сотни урн с прахом, а пол напоминал черно-белую шахматную доску. Шли они долго, и Матильде казалось, что она наблюдает за происходящим со стороны, замечая то одну, то другую деталь: букет свежих цветов в фольге у подножия одного из захоронений, необычная деталь украшения погребальной плиты... Выполненный по трафарету портрет темнокожей женщины – ее кудрявые волосы словно выступали на поверхность из мраморной глубины... Эпитафия гласила: "ТЫ ВСЕГДА БЫЛА. ТЫ ПРЕБУДЕШЬ ВЕЧНО". Чуть дальше – фотография сероглазой девочки на совсем простой гипсовой плите. Наверху кто-то написал фломастером: "ОНА НЕ УМЕРЛА, НО СПИТ. СВЯТОЙ ЛУКА".
– Здесь, – сказала Анна.
Коридор завершался отсеком пошире.
– Домкрат, – приказала она.
Матильда открыла сумку, которую несла на плече, и достала инструмент. Точным движением Анна вставила домкрат между мрамором и стеной, изо всех сил нажала на рычаг: на поверхности появилась трещина. Она нажала еще раз, и плита, расколовшись на две части, рухнула на пол.
Сложив домкрат, Анна начала колотить им по штукатурке внутри ниши. Белая пыль оседала на ее черных волосах. Анна била ожесточенно, не заботясь о грохоте, который гулким эхом разносился по галерее.
Матильда почти не дышала. Ей казалось, что шум слышен даже на площади Гамбетты. Сколько времени пройдет, прежде чем спохватятся охранники?
Внезапно наступила тишина. Анна нырнула внутрь ниши и принялась выбрасывать наружу обломки, подняв тучу пыли.
Неожиданно сзади что-то звякнуло.
Женщины обернулись.
У их ног, среди кусков выломанной штукатурки, лежал ключ.
– Возьми. Так получится быстрее.
Человек со стрижкой ежиком стоял на пороге галереи, отражаясь от шахматного пола, как от воды.
Он спросил, поднимая помповое ружье:
– Где они?
Мятый плащ-хламида не мог скрыть исходившей от него силы. Лицо, освещенное лампой, было угрожающе жестоким.
– Где груз?
Матильде стало плохо: к горлу подступила тошнота, ноги подкашивались, по кишкам растекалась боль. Ей пришлось схватиться за нишу, чтобы не упасть. Игры закончились, это вам не спортивная стрельба и не триатлон с их стерильным риском. Они просто умрут, и ничего больше.
Чужак сделал еще один шаг вперед и отработанным движением зарядил оружие.
– Черт возьми, отвечай: где наркотики?
Человек в плаще открыл огонь.
Матильда кинулась на землю и в падении поняла, что выстрел был сделан из его ружья. Она покатилась по усыпавшим пол обломкам штукатурки и гипса. Одновременно пришло осознание другой истины: первой выстрелила Анна – должно быть, она спрятала в нише автоматический пистолет.
Перестрелка возобновилась, и Матильда скорчилась, прикрывая голову руками. Из расстрелянных ниш падали урны. Матильда дико закричала, когда ее лица коснулись первые хлопья человеческого праха. В воздухе повисла серая пыль, пули свистели, рикошетя от стен. Коридор стал похож на место адского побоища: Матильда различала золотые вспышки, видела, как откалываются от плит куски мрамора, слышала звук падения тяжелых ваз...
Она съежилась еще сильнее, приняв позу эмбриона, но стрельба усиливалась, ее засыпал град осколков, и она поползла с закрытыми глазами, вздрагивая при каждом разрыве.
Внезапно наступила тишина.
Матильда замерла. Казалось, что прошла вечность, прежде чем она осмелилась приоткрыть веки.
И ничего не увидела.