"Законченный псих, – подумала Матильда, – ледяной и восторженный одновременно". Она уже хотела задать следующий вопрос, но ее словно током ударило, перед мысленным взором встало видение: снова хна. Линии на руках оживают; петли, жгуты, завитки сбегают вдоль вен, обвиваются вокруг пальцев, стекают к черным от пигмента ногтям...
– Сначала придется нелегко, – продолжил Акерманн, затягиваясь дымом. – Разные уровни сознания будут сталкиваться, моментами ей будет трудно различить, где правда, а где вымысел, но постепенно изначальная память возьмет вверх. Флюмазенил может спровоцировать судороги, но я ввел лекарство, чтобы облегчить побочное действие...
Матильда откинула назад волосы, подумав, что вид у нее, наверное, тот еще!
– А лица?
Она махнула рукой, отгоняя дым.
– Это тоже наладится. Ориентиры вернутся. Воспоминания прояснятся, реакции станут нормальными. Но не забудь, это совершенно новая область исследований...
Матильда заметила движение по другую сторону стекла и вернулась в рентгеновский кабинет. Анна сидела на столе, свесив ноги и опираясь на отведенные за спину руки.
– Как ты себя чувствуешь?
На бледных губах Анны блуждала улыбка.
Вошедший Акерманн выключил оборудование.
Анна бросила на него короткий взгляд. И в это мгновение Матильда поняла: перед ними другая женщина, серо-синие глаза улыбаются ей из глубины иного сознания.
– Есть сигаретка? – спросила она, не отвечая на вопрос. Ее голос звучал неуверенно – так, словно она только примеривалась к нему.
Матильда протянула ей пачку "Мальборо", проследив взглядом за хрупкой рукой Анны. Ей показалось, что на коже вновь проступили сделанные хной рисунки. Цветы, горные вершины, змеи, обвивающиеся вокруг сжатого кулака. Вокруг татуированного кулака, сжимающего автоматический пистолет...
Женщина с черной челкой прошептала, выдохнув колечко дыма:
– Я бы предпочла остаться Анной Геймз.
Железнодорожная станция в Фальмьере, в десяти километрах на восток от Реймса, стояла в чистом поле. Здание из песчаника, похожее на сарай, пойманное в ловушку между черным горизонтом и ночной тишиной. Под стеклянным козырьком входа раскачивался желтый фонарь, крыша была черепичной, а бело-голубые стены и деревянные ограждения придавали ему вид лакированной игрушки из набора детской железной дороги.
Матильда остановилась на стоянке.
Эрик Акерманн попросил отвезти его на вокзал. "На любой, дальше я разберусь".
Ни один из них не промолвил ни слова с тех пор, как они покинули больницу. Но молчание стало иным: ненависть, гнев, подозрительность исчезли, трое беглецов как будто стали сообщниками.
Матильда выключила мотор. В зеркале отражалось смертельно бледное лицо сидевшего сзади невропатолога. Они вышли из машины.
Поднялся ветер. Резкие порывы звучно отражались от асфальта, стальные облака уплывали вдаль, являя миру лик Луны, похожий на дыню с голубоватой мякотью.
Матильда запахнула пальто. Она отдала бы полжизни за тюбик увлажняющего крема. Ей казалось, что каждый порыв ветра иссушивает ее кожу, углубляет морщины на лице.
В ночном молчании они дошли до живой изгороди. Матильда подумала об обмене заложниками во времена "холодной войны" на мосту в старом Берлине – у людей тогда не было времени даже на прощание.
Внезапно Анна спросила:
– А как же Лоран?
Она уже задавала этот вопрос на стоянке на Антверпенской площади. То была другая сторона ее истории: любовь не умирала, несмотря на предательство, ложь и жестокость.
Акерманн казался слишком измотанным, чтобы врать:
– Честно говоря, очень маловероятно, что он еще жив. Шарлье не оставит за своей спиной никаких следов. А Геймз ненадежен, он мог бы сломаться на первом же допросе. Скажу больше – с него бы сталось сдаться самому. С момента смерти жены он...
Невропатолог замолчал. Несколько мгновений Анна держалась, потом плечи ее поникли, и она, не говоря ни слова, вернулась в машину.
Матильда бросила последний взгляд на худого рыжего верзилу в мятом обвисшем плаще.
– А ты? – спросила она, вопреки всему чувствуя к нему жалость.
– Я уезжаю в Эльзас. Затеряюсь среди Акерманнов.
Смех, похожий на утиное кряканье, сотряс его угловатое тело, и он добавил нарочито беспечным тоном:
– Потом я отправлюсь куда-нибудь еще! Я ведь бродяга!
Матильда ничего не ответила. Он переминался с ноги на ногу, прижимая к себе рюкзак. Совсем не изменился со времен университета.
Наконец он прошептал:
– В любом случае – спасибо.
Он наставил на Матильду указательный палец, изобразив ковбойское прощание, повернулся и пошел к зданию станции, сопротивляясь ветру. Куда он в действительности направился? "Я отправлюсь куда-нибудь еще! Я ведь бродяга!"
Говорил он о месте на Земле или о еще одном – неизведанном – участке мозга?
– Наркотики.
Матильда вела машину на большой скорости, стараясь сосредоточиться на белой разметке дороги. Пунктирная линия посверкивала у нее перед глазами – так фосфоресцирует ночью океанский планктон под форштевнем корабля. Через несколько секунд она бросила взгляд на свою пассажирку. Лицо Анны было бледным как мел, гладким и непроницаемым.
– Я торгую наркотиками, – произнесла она ровным тоном. – Я курьер, как говорят французы. Поставщик. Перевозчик.
Матильда кивнула, ничуть не удивившись. Она была готова ко всему, нынешняя ночь стала моментом истины для каждого, все они испытали потрясение.
Она снова сосредоточилась на дороге. Прошло несколько долгих мгновений, прежде чем она задала очередной вопрос:
– Какие именно наркотики? Героин? Кокаин? Амфетамины? Что-то еще?
Матильда почти выкрикнула последние слова. Она вцепилась пальцами в руль. Нужно успокоиться. Немедленно.
– Героин, – прозвучал спокойный ответ. – Только героин. По нескольку килограммов за каждую поездку. Не больше. Из Турции в Европу. На себе. В багаже. Или другим способом. Существует множество приемов, ухищрений и комбинаций. Моей работой было знать их. Все.
У Матильды так пересохло в горле, что каждый вздох причинял страдание.
– На... На кого ты работала?
– Правила изменились, Матильда. Чем меньше ты знаешь, тем здоровее будешь.
Анна произнесла эти слова странным, почти снисходительным тоном.
– Как твое настоящее имя?
– Никаких имен. Такова специфика профессии.
– Как все происходило? Расскажи поподробнее.