Но она досидела до конца.
Через полчаса прямо перед ее носом вдруг появилась бумага.
Он подкрался к ней сзади, и, оглянувшись, она увидела, как за стальной оправой очков ослепительной гордостью сияют его глаза.
Она взяла бумагу и начала читать. «Йорген Грундберг» стоял первым, после него шли еще три имени. Один мужчина и две женщины. Четыре незнакомых человека, которых, по мнению полиции, она лишила жизни.
— Все жертвы. С именами и личными номерами. — Он наклонился через ее плечо. — Последняя жертва, по-видимому, жила в Стоксунде. Это же вроде Стокгольм?
Она кивнула. Вот тебе и алиби. Она могла сто раз успеть до Стоксунда и обратно, пока Патрик сладко спал на чердаке Школы Софии. Она посмотрела на него. Такая мысль, судя по всему, его не посетила. Пока. Пока он был полностью увлечен собственным подвигом.
Опустив лист, она посмотрела на залив. Вода блестела под лучами солнца. Совсем рядом с ними проковыляла компания уток.
— Ну? И как ты считаешь, что нам делать дальше?
Сунув руку в карман, он вытащил оттуда еще несколько сложенных листов бумаги.
— Я распечатал то, что нашел.
— Тебя кто-нибудь видел?
— Нет. В компьютер матери я не вошел, но Кента, который сидит в соседнем кабинете, забыл разлогиниться. Вот я и воспользовался, пока он сидел в сортире.
Сибилла покачала головой:
— Ты что, чокнутый?
— Да все нормально, он там долго сидел, — усмехнулся он. — Ни он, ни мать с этим делом, похоже, не работают. На его адрес приходит только общая информация.
Развернув бумаги, он показал ей верхнюю.
— Смотри. Убийца оставлял это на месте преступления.
Черно-белая фотография распятия. Крест темного дерева, фигура Христа из серебра или какого-то белого металла. Рядом размеры распятия в миллиметрах.
Она протянула руку за другими листами.
Еще одна черно-белая фотография. Снимок стены с обоями в цветочных узорах. Внизу неубранная кровать с черными пятнами. И четкий текст на стене:
«Горе тем, которые правых лишают законного. [8] Сибилла».
Она посмотрела на него, и он быстро протянул ей последний лист. Снимок прозрачных пластиковых перчаток. «Nutex-8» — было подписано внизу.
— Как в больнице.
Она кивнула. Ну вот, теперь понятно.
— Это все, что я успел. У нас, по крайней мере, есть имена.
— И что мы с ними будем делать?
Он резко развернулся, так что его колени почти ткнулись ей в бок. Какое-то время колебался, как будто взвешивал слова, которые собирался произнести.
— Знаешь, что я думаю?
Понятия не имею.
— Я думаю, ты уже сдалась. Ты как будто не хочешь, чтобы все выяснилось. Тебе наплевать, чем дело кончится.
— Даже если и так. Что в этом странного?
— Когда у меня такое настроение, отец говорит, что я не должен сидеть и жалеть самого себя. Что вместо этого я должен постараться сделать что-нибудь, чтобы разгрести дерьмо.
Да, твой отец действительно преуспел в своих воспитательных начинаниях.
— Только вчера ты лежала и причитала, какие вы все бездомные несчастные, никто вам не верит, и шансов никаких у вас нет, и все такое. А теперь, когда у тебя появляется шанс, ты почему-то не хочешь им воспользоваться.
Он начинал горячиться. Она посмотрела на него с новым интересом. Непонятно, обижен парень или воодушевлен, но он страстно рвался в бой.
— О'кей, — произнесла она, поднимаясь. — Что надо делать, шеф?
— Мы должны съездить в Вестервик.
Она уставилась на него во все глаза.
— Ты шутишь?
— Нет. Я звонил и проверял. Автобус отходит через полчаса. Четыреста шестьдесят крон туда и обратно. Я тебе одолжу. Мы будем на месте без двадцати пять, а обратно автобус пойдет через два часа двадцать минут, так что времени хватит.
Она покачала головой:
— Ты сумасшедший.
— Мы вернемся в пятнадцать минут двенадцатого.
Она схватилась за последнюю соломинку.
— Тебе надо быть дома до десяти.
— Не надо. Я иду в кино. Я уже позвонил.
За окном проносился пейзаж. Сёдертэлье, Нючёпинг, Норрчёпинг, Сёдерчёпинг. Патрик изучал похищенные у полиции распечатки, как будто надеялся найти в них тайную путеводную нить. Сибилла же по большей части пялилась в окно.
За билеты она заплатила сама. Зашла в туалет на автовокзале и вытащила из потайного кошелька тысячекроновую купюру. Вернулась. Патрик, успевший затариться огромной бутылкой колы и чипсами, вытаращив глаза, смотрел, как она выкупает билеты.
Но он ничего не спросил.
Это хорошо.
— А зачем ты, собственно, всем этим занимаешься?
Он слегка пожал плечами:
— Это круто.
Она не собиралась так легко отступать.
— Я серьезно. Зачем ты проводишь время с тридцатидвухлетней бабой? У тебя что, нет друзей?
— Неужели тебе всего тридцать два? — ухмыльнулся он.
Она не ответила. О ее возрасте он наверняка раз двести читал в газетах. Она продолжала смотреть на него, в конце концов он сложил свои бумаги и сунул их во внутренний карман.
— Я просто не врубаюсь, что тут такого особенного, если человеку нравится быть одному. Отец с матерью тоже все время ноют. Но что мне делать, если я не люблю ни хоккей, ни футбол? Если мне глубоко начхать, кто там выиграет, «Юргорден» или АИК?
Она успокаивающе кивнула:
— О'кей-о'кей. Я просто спросила.
Она снова уставилась в окно, а он вернулся к своим бумагам.
Сёрен Стрёмберг, 360207–4639.
Они направлялись к его родным. Она помнила свой визит к Лене Грундберг. Тогда у нее еще было и мужество, и осторожность.
Теперь же все изменилось.
Автобус пришел по расписанию, и без двадцати пяти пять они вышли на площадь в Вестервике. Патрик направился к газетному киоску спросить, как попасть на Сильвергатан, улицу, на которой находился дом Сёрена Стрёмберга. Сибилла видела, как девушка из киоска показывает и объясняет.
Это оказалось недалеко. Они были у цели меньше чем через пять минут.
Чем ближе они подходили, тем хуже ей становилось. Патрик несся галопом на полметра впереди, ничего не опасающийся и исполненный энтузиазма, как будто направлялся на какой-нибудь долгожданный праздник.