Преодолев лабиринт развязок и ответвлений, они пересекли промышленную зону. В темноте виднелись контуры складов и парковок. Касдан представил себе большие листы бумаги, исчерканные угольным карандашом. Эскизы. Черновики. Наброски. Промышленные пригороды всегда такие: только линии и формы, серые и незавершенные, будто разбросанные по земле.
Волокин притормозил на улице перед просторной площадкой, образованной стоящими подковой высотками. Замелькали темные витрины, затем гаражные боксы.
Русский припарковался на стоянке напротив. Заглушил мотор. Потянул ручной тормоз. На вкус Касдана, чересчур резко.
— Добро пожаловать в поселок Кальдер. Мазуайе устроил гараж в нескольких боксах. Уверен, что в это время мы его там застанем. Он работает с раннего утра. И спит у себя в гараже.
Они вышли в темноту. Изо рта вырывались клубы пара.
Касдан окликнул Воло:
— Тачку не закроешь?
— У вас даже пульта нет.
— А зачем? Так я не рискую по рассеянности оставить ее открытой.
Волокин вздохнул и закрыл машину вручную. Они направились к гаражам. Одна из железных секций ворот была приподнята, из-под нее пробивался слабый свет. Они подошли поближе. Ни шороха. Русский постучал по стенке. Молчание. Он наклонился, чтобы заглянуть под железную секцию.
Секундой позже он отпрянул, подавившись ругательством, и выхватил «глок».
Касдан автоматически шагнул вбок. Он уже держал в руке «Зиг Зауэр».
Оба молча встали по обе стороны от ворот. Одновременно сняли оружие с предохранителя и передернули затвор.
Волокин крикнул:
— Полиция!
Никто не ответил. Пять секунд. Десять секунд.
Кивком Воло предупредил: «Я первый». Держа «глок» перед собой, скользнул под приподнятую секцию. Касдан последовал за ним. Внутри к подъемнику с платформой был подвешен фонарь, распространявший тусклый свет. Но поражал не свет, а запах. Глухой, металлический, зловещий. Запах крови. Целого моря крови.
Запах крови, словно бродящего вина в чане.
Волокин натянул рукав на руку. Пошарив по стене, нашел выключатель.
Вспыхнул свет, и к горлу подступила тошнота.
Мастерская Режиса Мазуайе превратилась в бойню.
Повсюду кровь. На стенах. Подсохшие лужицы на полу. Почерневшие пятна на краю верстака. В яме — темные потеки. На инструментах и шинах — свернувшиеся брызги.
И всюду следы обуви.
На глаз — тридцать шестого размера.
Касдан подумал: «Модус операнди изменился». Дети пытали и увечили механика, прежде чем убить его. Затем в голову пришла другая мысль: что, если они действовали как обычно, сначала проткнув механику барабанные перепонки, но он выжил? Сердце продолжало биться. В теле все еще текла кровь — и все забрызгала.
В глубине гаража, между домкратом и штабелем шин, на полу, спиной к стене, сидел изувеченный труп с опущенной головой. Практически в той же позе, что и Насер. Не считая того, что руки бывшего певчего были скрещены на животе. Касдан подошел поближе. Вокруг жертвы растеклась лужа еще свежей крови. Убийство произошло не больше получаса назад…
Касдан воспринимал реальность каждой детали, и в то же время его мучили кошмарные видения. Перерезанные артерии, из которых бьет фонтан. Мышцы, вибрирующие в спазмах агонии. Тело, быстро теряющее кровь. Последние конвульсии человека, принесенного в жертву.
Внезапно Касдан осознал, что нащупал что-то очень важное.
Жертвоприношение.
Кровь, пролитая за Бога.
Волокин уже натянул перчатки. Опустившись на одно колено рядом с кровавой лужей, он повернул голову жертвы. Под левым ухом виднелись черные потеки. Он посмотрел с другой стороны. Те же самые следы. Подтверждение. Мазуайе пытались убить, проколов барабанные перепонки. Но что-то пошло не так. Он выжил.
Убийц это не остановило.
Они накинулись на умирающего.
Волокин приподнял лицо Режиса. Рот был разрезан до самых ушей. В темной ране под рассеченной плотью белели кончики зубов. Все та же зияющая улыбка, комичная и страшная, напоминавшая, как у Насера и Оливье, маску изуродованного клоуна.
Но на этот раз ножом исполосовали все лицо, превратив его во вспаханное поле. Изборожденное. Вывернутое наизнанку. Левую половину лица изуродовали, выбив глаз. Другой глаз, белый и вытаращенный, казалось, вот-вот вывалится.
Теперь Касдан понял, что интересовало Волокина. На механике был рабочий комбинезон, жесткий от засохшей крови. Молния на груди расстегнута. Скрещенные на животе руки покрыты темной полусвернувшейся кровью. Русский осторожно взялся за рукав и потянул. Похоже, мертвец прижимал к себе какой-то предмет.
Воло без труда приподнял руку. Трупное окоченение еще не наступило. Показался прижатый к животу предмет. Человеческое сердце. Темное. Блестящее. Вблизи видно, что расстегнут не только комбинезон, рассекли и грудь. Вернее, плоть и застежка разверзлись одной темной рекой.
Волокин ничего не сказал. Он остался холодным, как замороженное мясо. Промолчал и Касдан. Оба достигли порога невозврата — все, что они открывали теперь, было чуждо реальности.
Миру, который они знали.
В глубине души ни он, ни русский не удивились.
Объяснение намалевали над головой жертвы кровавыми буквами:
Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня. [28]
Почерк. Все тот же. Прилежный. Детский. Касдану представилась студия рисования и вырезания, какие бывают в начальной школе.
Волокин все еще осматривал тело.
Ощупывал торс, просовывал пальцы в раны. Вдруг он отшатнулся назад и сел на пол.
Касдан поднял пистолет, не понимая, в чем дело.
Ему потребовалось несколько секунд, чтобы сообразить, что произошло.
Зазвонил телефон.
На трупе.
Волокин посмотрел на руки Касдана: тот не надел перчаток. Русский закусил губы. Поднялся. Похлопал по карманам убитого.
Нашел мобильный. Отодвинул крышку и стал слушать. Затем направил трубку в сторону Касдана. Армянин насторожил уши: смех. Детское хихиканье, перемежаемое стуком трости.
Связь прервалась.
Напарники застыли на месте.
И тогда они услышали топот. Совсем рядом.
Легкий, настороженный, частый.
Дети-убийцы здесь, снаружи.
Они их ждут.
Площадь была пуста.
Двести метров длиной. Огороженная с трех сторон домами в несколько десятков этажей. Позади из высокой трубы вырывались густые клубы дыма. А еще дальше — небо. Синее полотнище, на котором этой ночью не видно ни облачка, воплощенная пустота, бесстрастная, холодная, гладкая. Безграничное сияние, при лунном свете казавшееся насыщенным, как картина Ива Кляйна. [29]